Девочка задохнулась, возмущенно махнула рукой и отвернулась к стене, шмыгая носом и обижаясь совсем по-настоящему, до слез. Нэрриха смущенно пожал плечами, убрал от края стола покачнувшуюся тарелку, дотянулся до локтя Зоэ и подтащил её к себе, не обращая внимания на сопротивление. Укутал в одеяло и усадил на колени.
– Между прочим, я не спорил. Ясно?
– Ну…
– Я ни за что не соглашусь отослать тебя на остров. Потому что я, если честно, два круга назад… Это по-людски в годах не меряется, но скажу так: два круга моего опыта – это очень, очень давно! Тогда я хотел разгромить школу острова Наяд. Потом подумал: зачем? Если люди не умеют жить танцем, они уже и вреда не причинят, и волшбы не раскроют. Знаешь, что я сделал? Привез туда трех самовлюбленных учителей и дал школе золота. Много! Золото убивает память и волшебство надежнее, чем сталь клинка. Такой я коварный злодей… – Нэрриха развел руками и вздохнул. – Горжусь собой. С усилением школы злокозненная волшба пошла на убыль. Нэрриха постепенно сделались редкостью. Нас новых за прошлый век пришло всего двое. Вот так. И будь уверена, Башне мы пока не скажем, что ты выжила. Теперь слушай обещанную сказку. И Бэто пусть слушает, – добавил нэрриха, глянув на помощника капитана, готового понуро уйти. – Давно это было. Или не было? Кто теперь скажет наверняка…
Давно это было. В незапамятные времена, когда боги селились совсем близко, еще не отгородившись от людей. На вершинах рослых гор тогда было обычным зрелище радуг и вспышек, обозначающих, по мнению людей, праздники небожителей.
В храмах не поклонялись, не просили о милости. Туда приходили, как мы теперь к приятелям – на посиделки. Поболтать по-соседски, отругать за глупость и неправду в сухой год, вразумить и укорить, если зерно замокло или болезнь косит скот. Порадоваться вместе большому урожаю и сытости, здоровым детишкам. Обдумать правоту того или иного решения.
Само собой, боги – они не похожи на людей теперь и прежде не были таковы. Они не отвечали словами, не включались в споры. Но сказанное искренне, от души, вписывалось в единую книгу бытия и делалось значимым. А когда не удавалось достичь понимания, когда пробегала трещина, разделяя единое и разрывая связи миров, – тогда обращались к сильным средствам.
С твердью общались редко, она непостижима в своей неспешности. У огня советов искали с большой опаской – его лучше не тревожить, вспыльчивый… Довольно часто пели для вод: потому что вода и есть сама память.
