— Не лучше ли выразиться — может потерять?
— Как хотите.
Он очень устал. И это он ведь настоящий сектант. Я вижу, насколько он изнурен, и сам чувствую усталость, раздражение, пропал даже интерес к разговору. Он снова нацеливается в меня сощуренными глазами. Я размышляю, о чем бы еще поговорить. Наконец, спрашиваю:
— А что вы делали в лагере?
На самом деле мне все равно. Ведь он выжил, он не стал еще одним несчастным Ричардом Трендом.
— На общих работах. Лопата, пила, кайло, тачка. Потом врачи меня спасли — взяли в санитары. Это означало работу под крышей, не нужно было вскакивать до рассвета и бежать вкалывать в темноте и холоде… Потом снова кайло и лопата, и снова работа санитаром. Врачи брали меня под свою опеку. А вы, Баница?
— Работал в гараже.
— Завидное место. Как-то я протянул целую зиму лишь благодаря помощи одного венгра, который работал в гараже. У него всегда была еда, по крайней мере, картошка была всегда. Я повстречал там много замечательных людей…
— Вам что-нибудь известно о судьбе брата?
— Только то, что он умер.
— Я его хорошо помню. В последний раз я его видел, когда он лечил старого Буйтора в госпитале на передовой, в 1919-ом. Старик был из моей деревни. Это было время, Банду Лассу…
— Так кажется, когда мы о нем думаем сейчас, созрев и во всех отношениях… — я вижу, что его не тянет говорить на эту тему. Он вдруг спрашивает: — Вы давно женились?
— Моя жена — вдова товарища по лагерю.
— Очень милая женщина. Вам, по всему видно, посчастливилось.
— Мне нужна как раз такая жена, — говорю я. — Она знает языки, на приемах умеет себя показать. Пролетарский дипломат поневоле, вроде меня, может быть только счастлив и благодарен за такую помощь.
— Конечно. Но почему поневоле? Не надо скромничать. Я уже убедился, что вы умеете играть настоящего дипломата, Баница, а не просто ответственного за репатриацию бывших заключенных.
— Умоляю, не надо меня расхваливать! — наконец-то мы одновременно ловим на своих лицах улыбку. — Ведь я, видите ли, еще не бросил виды на то, что когда-нибудь найду место директора симпатичного большого завода. На исследовательскую работу надежды нет — слишком поздно. Но я бы еще сумел обучить нескольких первоклассных технологов. Это моя сокровенная и старая мечта.
— Это было бы замечательно, — говорит он, почти совсем смягчившись.
— Мы скоро уладим ваши дела, а потом, может быть, пошлем месяцев на шесть в санаторий — подлечиться. А потом… где бы вам хотелось работать?
