Каждый вечер Даниель оборачивал ноги уксуснокислыми, пропитанными глиноземом салфетками — привычка, оставшаяся у него еще со школьной скамьи, и он никак не мог отказаться от нее. Поэтому, когда мне приходилось ночевать у него, я чувствовал себя стойким микробом в только что вымытой кофеварке.
Стоит также сказать, что Даниель вел свою так называемую настоящую жизнь без особых проблем. Он был шефом спортивной редакции весьма солидной газеты, своего рода гуру спортивных эссе. Питался он отвратительными салатами из тунца или индюка, которые казались вкусными только ему. Любил свою эксклюзивную граппу.[41] Зарабатывал вдвое больше меня. И, несмотря на пробивающуюся седину, все еще был популярен среди женщин. Итак, если смотреть на него субъективно, это была мумия, завернутая в уксусные бинты, положенная в саркофаг на алтарь своей юности и вынужденная рассказывать скучающему Осирису о важности своих бесконечных кошмаров. Но объективно это был везунчик с поразительно высокой долей успеха почти во всех областях. Его единственным пороком помимо граппы была труднообъяснимая одержимость дешевыми научно-фантастическими произведениями (чем банальнее, тем лучше), которыми он стремился заразить все свое окружение. На самом деле он выздоровел много лет назад.
Мы встретились в кафе «Базар», и так как я пришел немного раньше, то заказал себе кофе по-венски. Тут к двери подлетел Даниель, неприлично загоревший для середины зимы. Он стряхнул с зонта снег прямо в кафе, обнял меня и плюхнулся на скамейку.
— Эта сырость, — так звучало его приветствие, — еще доконает меня. Радуйся, что тебе не нужно здесь жить. Тут заплесневеешь еще при жизни.
Он еще даже не присел, а перед ним уже стояла бутылка граппы. Невыносимый запах ударил мне в нос.
Ну вот, оно снова здесь — зальцбургское искушение. Передо мной стоял поднос, словно манящая Лорелея,[42] полный тортов, пирогов и рулетов. Как знакома мне эта песня.
— Господин желает чего-нибудь сладкого?
И я позволил себе налететь на рифы: взял кремовую трубочку, кусок торта, пропитанный пуншем, и — чисто символически — земляничный кораблик.
— Кажется, у тебя все в порядке. — Даниель чокнулся с моей кремовой трубочкой. — После твоего звонка я заволновался.
Мой рассказ иногда прерывался фырканьем Даниеля, когда он уже не мог сдерживаться. Если я отвлекался на пирожное, он не воспринимал это как приглашение к ответному монологу, а ждал, когда я прожую и продолжу рассказ. Он не проронил ни единого слова, пока я не закончил. За окном появился туман, медленно опускавшийся на гладь реки.
