Она – как надежда и память!
Последнего поезда этот вагон.
Исчез он с Анютой и чайкой.
С Востока им слышится
праведный гром!
К Днепру – за атакой атака!
4.
Дождь сошёл в просторы Украины.
Страшный сон, похоже, миновал.
К солнцу долетает стих былинный
Праведных советских запевал.
Немцев отогнали от столицы –
И земле, и небу благодать.
Жизнь цветёт улыбками на лицах,
Красная над Киевом звезда.
Над днепровской сонною волною
Рыбка серебристая парит.
Летний зной напомнил нам с тобою
О надежде, вере и любви.
Только нет Анюты рядом с нами.
Зазывная песня не слышна.
Девушки с другими именами.
Да и чайка рядом не видна.
Где ты? И в каком краю, Анюта?
Украине грустно без тебя.
Маме дома дюже неуютно.
Слышишь, плачут, помня и любя.
<...>
Немецкую землю штурмует война.
Воздастся им с наших мучений!
За боль, что советская терпит страна,
Не будет фашистам прощенья!
На запад, на запад спешат поезда.
И нет ни конца им, ни края.
Летят до Берлина, боясь опоздать,
И звёзды с вагонов сверкают.
Никто, никогда здесь не будет рабом.
Девчата свободны. А значит,
Что песни поют теперь
только про дом,
Про свадьбы, Победу и счастье.
Но где ты, Анюта? Откликнись скорей!
Свободна ль? На родину ль мчишься?
И вижу, как чайка кружится над ней –
Надежды гонец из Отчизны.
Поэтическое переложение Бориса Лукина
Месть Егудэя
Спецпроекты ЛГ
/ Проза Хакасии
Теги:
Владимир Балашов
,
Виталий Балагуров
,
проза Хакасии
Отрывок из исторического романа
Владимир Балашов, Виталий Балагуров
Усинский колёсный тракт… Жители редких, разбросанных вдоль тракта таёжных сёл долго ещё будут помнить страшные картины строительства. Много каторжного железа осталось в горах, так много, что не нужно брать его из недр горняцким инструментом и выплавлять в печах из руды. Ходи, не ленись, подбирай железо «самородное» задарма: чистое, ковкое, звонкое. «Подымешь, – рассказывали мужики, – кольцо заржавевшее, похожее на браслет, а рядом, глядь, обрывок увесистой цепи, а там ещё и ещё извиваются в траве ржавыми змеями…». Встречались нередко возле полусгнивших бараков и кучей сваленные поломанные лопаты, кирки, колёса-блины от тачек…
Да, много кандального железа осталось возле этой каменистой, пропитанной потом и кровью строителей дороги. Означало оно одно: свободу тех, кто долгие годы носил тяжёлые цепи на себе. Свободу не от неволи, а чаще всего от самой жизни… В зимнюю стужу и в летнюю жару шли всё новые колонны каторжан мимо этих проросших травой, заржавевших уже кандалов своих предшественников, представляя, как падало снятое кузнецом железо на землю, как вздыхали невольные свидетели и шептали: «Отмучился, раб божий!» А сверху, должно быть, смотрела отлетевшая душа на то, как кладут измочаленное тело в неглубокую могилу и ликовала: «Освободилась!» Живые же вгрызались в землю кирками и лопатами и размышляли с некоторой завистью, что вот, окончились чьи-то мучения, которые им придётся терпеть ещё долго-долго, чтобы потом вот так же, без слёз и причитаний, быть погребёнными в наспех вырытой товарищами яме…
