— Мы как раз в одно и то же время тянули с Мерриком строгача, — вспоминал Билл. — Я сидел двадцатку за кражу со взломом. Нет, вы представляете? За кражу. Двадцатку. Убийцы, драть их лети, получают меньше. Туда меня копы упекли знаете за что? За то, что у меня нашлась отвертка с куском проволоки. А я всего-навсего радио хотел себе смастырить. А они мне: «Ага, к побегу готовился», и р-раз строгача! И там у меня пошло наперекосяк: копа я ударил. Он меня довел. Ну вот и пришлось сроком расплачиваться. Копы гребаные. Ненавижу.
Тюремную охрану сидельцы по привычке называли тоже «копами». А впрочем, они ведь тоже часть правоохранительной системы, такая же как полицейские, прокуроры или судьи.
— Вы-то небось строгача изнутри и не нюхали? — спросил Билл.
— Нет, — честно признался я. Тюрьма строгого режима — заведение закрытое фактически для всех, помимо самих заключенных и их охраны, хотя не секрет: порядки там такие, что мало не покажется.
— Худо там, — сказал Билл, и по тому, как он это произнес, я понял, что не услышу от него какую-нибудь разудалую, расписную страшилку о тяготах бывшего бедняги-страдальца. Втюхивать он ничего не собирался, а просто хотел, чтобы его кто-нибудь выслушал.
— Воняет там: говно, кровь, блевота. И на полу, и на стенах. Зимой снег под двери надувает. Параши гремят не смолкая, а это, я вам доложу, нечто. Никак от этого не оградиться. Пробовал было втыкать сортирную бумагу в уши, чтобы хоть как-то звук глушить, — думал, с ума сойду. Двадцать три часа в сутки сидишь взаперти, на один час выгоняют в загон — так называемый «прогулочный двор»: два метра в ширину, десять в длину. Знаю назубок, за пять лет вымерял досконально. Свет не гаснет круглые сутки. Телевизора нет, радио тоже, только шум параш да лампы горят. Зубную щетку иметь, и ту не полагается. Выдают какую-то пластмассовую бздюльку на палец, а что с нее толку.
Билл открыл рот и указал себе на прорехи меж грязно-желтых зубов:
— Вишь, пяти зубов там лишился. Просто взяли и повыпали. Если так рассматривать, то «супермакс» этот, строгач — своего рода психическая пытка. Зачем там сидишь, тебе известно, а вот что надо сделать для того, чтобы оттуда вызволиться, — уволь. И это еще не самое худшее. А вот проштрафишься по-крупному, так тебя посылают на «стульчак».
Я знал и об этом. «Стульчак» служил своего рода орудием сдерживания для тех, кто окончательно вывел из себя охранников. Четверо или пятеро их в полной боевой экипировке, со щитами и «черемухой», врывались к нарушителю в камеру, чтобы провести «извлечение». Нарушителю пшикали в лицо газом, валили на пол или на шконку и брали в наручники. Наручники затем пристегивались к ножным кандалам, одежда заключенного срезалась с тела и его — голого, исходящего воплями — волокли в наблюдательную, где прихватывали лямками к специальному стулу, оставляя бедолагу на холоде по нескольку часов. Невероятно, но тюремные власти настаивали, что «стульчак» служит не для наказания, а лишь как средство контроля над заключенными, представляющими опасность для себя самих или окружающих. «Портлендский Феникс» как-то раздобыл видеозапись такого извлечения (все было отснято в тюрьме) как доказательство, что данная мера нарушением прав заключенных якобы не является. По словам же тех, кто эту запись видел, и само извлечение, и этот самый «стульчак» едва ли могли быть чем-либо иным, кроме как узаконенным насилием, близким по уровню к пытке.
