– Ну всё, сестрица, давай, до скорого, – Эрик крепко обнял меня. – Как только, так сразу.
– Пока, Эрик! – сквозь слёзы процедила я.
– Ну что опять за сантименты, а? – рассмеялся мой братец. – Крепись, и всё будет хорошо. Мы тебя в любом случае ждём. Главное, что мы – семья.
Эрик спокойно вышел и, сверившись с часами, приготовился идти. В это время Анна окликнула его.
– Эрик, это же я, Анна!
– Э… Слушай, мне надо идти… – отнекивался мой брат.
– Ты что, ты… Уходишь уже? – дрожь пробежала по печальному лицу. – Прошу…
– Ну, знал бы, где падать, соломки бы подстелил, – Эрик взял, наконец, себя в руки. – Я найду время для вас обеих, а сейчас мне пора, – с этими словами он последовал за часовым и исчез за воротами.
Прошло несколько недель после отъезда Эрика. Жизнь в тюрьме текла своим чередом, и я даже перестала замечать, как летит день за днём. Я привыкла к несвободе, к тяжёлым работам, к часовым. Удивительно, как Анна изменилась с тех пор – стала сдержаннее и даже следить за собой начала. До этого она постоянно ходила в грязи, в саже, в пыли, словом, настоящая каторжница. Что ещё бросалось в глаза, она ревностно прятала письма, смотрела на меня, как удав на кролика. Казалось, она готова любой крысе, что заберётся в камеру, переломить хребет штырём, чтобы не изгрызла письма. В её жизни, наконец, появился смысл, а значит и надежда, что хотя бы после смерти она попадёт на волю.
Я тоже часто перечитывала письма, полученные от Эрика, и записочки от сестры и братьев, вложенные в конверт. Статья «Волчица поймана» лежала среди них – свидание закончилось, когда я держала вырезку в руках, и поэтому Эрику я ее не успела вернуть. Однажды, когда я хотело перечитать последнее письмо, в котором Эрик сообщал, что вместо него навестить меня приедет Тимея, вырезка случайно выпала из пачки на пол. Анна, которая по своей привычке расхаживала взад-вперед по камере, увидела свою фотографию и, будто коршун, схватила газетный листок и впилась в него глазами.
Я так и не прочитала статью, она была написана по-немецки, а я только немного этот язык на слух. Да и опасалась я читать ее при Анне, и вот…
Зигель приблизилась к газовой лампе, едва освещавшей камеру. Глаза ее бегали по строчкам. Вдруг она дернулась и вскрикнула:
– Это он, он! Пиявка Дитрих…
Будто в смертельном ужасе она кинулась за нары и забилась там в углу, съежившись и прикрывая голову руками.
– Не надо, не надо! – вздрагивая, бормотала она. – Оставьте меня, ничего я вам не скажу…
