— Думаю, вы говорите про бюро регистрации жилья, — помог нам усатый, однако заметно скис. — Но я такой властью не обладаю. Для начала вам придется поговорить с капитаном Мерчизон.
— Слушай, Ксам, — вдруг спросил Джад, когда мы шли по узкому и не слишком уютному коридору. — А если она вовсе и не уезжала из Фэрчайлда?
— Значит, в книгах не будет ее имени, — ответил боцман. — Поддельные документы она бы не стала использовать, поэтому — либо есть записи, либо их нет.
— Фэрчайлд гораздо меньше, — добавила я, щурясь от непривычно резкого света. Дневной — и то более щадящий. Конечно, в Телмьюне, столице империи, напропалую используют газовые лампы, но я уже полгода там не была. А это, без малого, четыре месяца. Двести дней.
В возрасте двадцати одного года половинка года — чудовищно большой срок. Особенно с нашей странной и бурной жизнью.
— Так что с того, если он меньше? Искать легче, что ли? — пожал плечами Джад.
— Ну да.
— Вас-то как зовут, любезнейший? — обратился Ксам к стражнику. Тот повернул голову и ответил, глянув на нас через плечо:
— Терн.
— Как куст?
— Как куст, — подтвердил усатый. Усы у него цвета медного котелка, а лицо, хоть и простоватое, курносое, но посечено оспинами. Возможно, зацепило где-то брызгами горящей жидкости или болезнь какая.
— Слушай, Терн, а почему у вас только люди по улицам ходят? У стражи, подразумеваю.
— После эновских бунтов вышло распоряжение — саррусов в городскую стражу не брать. Ненадежные они, — сухо проговорил воин.
Что ж, хоть одна загадка развеяна.
Последний бунт в Энове старше меня на пару лет. С тех пор в Роксомме легко могли переиначить всю структуру городской стражи, одноглазых как раз и стараются набирать на работу бойцами, вышибалами именно из-за их стати. Единственное, что может помешать саррусу исполнять подобную работу — их странные понятия о чести и о долге, которые не перебьешь никакими золотыми монетами. Если бы Хог, наш повар, решил, что своими действиями мы как-то ставим под угрозу либо Ургахад, либо порицаем лично его честь — все, пиши пропало.
А пока ничего такого не происходит, он и сам не прочь потормошить жирных торговцев, пусть даже бороздящих моря и океаны под флагом равнинного солнца. Грабеж купеческого судна честь не порицает, хоть их богом, Кордом, и не благословляется. Никакой, понимаешь, доблести.
Капитан сидел — вернее, сидела — в небольшом кресле, потертом и жестком на вид. Русые волосы с несколькими седыми прядями стянуты сзади в хвост, сухощавые руки непрестанно двигают по столу какие-то бумаги, молниеносно расписываясь. На ней темно-красный глухой мундир с высоким горлом и не слишком серьезными кожаными вставками на плечах, груди и рукавах. От ножа, может, и защитят, но не от стрелы или меча.
