— Вы знакомы с современными представлениями о структуре вакуума как некоего средоточия виртуальных частиц?
— Очень отдаленно. Кое-что читал о творящем поле и довольно смутно представляю себе осциллирующий вакуум.
— Для начала этого вполне достаточно… Так вот: мы хотим получить максимально чистый вакуум…
— На меня ложится криостатирование объема?
— Не перебивайте меня… Евгений Осипович хочет осуществить в таком вакууме мощный энергетический разряд… Он рассчитывает, что после этого свойства вакуума существенно изменятся. Понимаете?
— Вакуум перестанет быть вакуумом за счет эквивалентности энергии и массы?
— Дело не только в этом… Точнее, совсем не в этом. Вопрос стоит гораздо шире: о дуализме пространства — времени и массы. Это вам что-нибудь говорит?
— Н-нет… Честно говоря, нет.
— Не беда. Не все сразу. Пока от вас требуется только экспериментальное искусство и дьявольское хитроумие… Нужно убить сразу двух зайцев или поймать двух коней, хотя, если верить пословицам, это порочные методики… Вообще, поскольку глубокое охлаждение вакуумной камеры превращает ее в сверхпроводник, интересно попытаться использовать парение магнита для регулировки. Это дает жесткую взаимосвязь параметров тока сверхпроводника, объема камеры и напряженности конденсатора. Понимаете?
— Нет.
— Простите… Я-то уже над этим думал, и формулировки у меня отштамповались… Смысл же ясен только посвященным… Просто камера будет представлять собой конденсатор. Одна обкладка — сверхпроводник, другая магнит, пустота — диэлектрик. Отсюда напряженность есть функция объема, то есть, по сути, пространства.
— Ясно! Понял! Вот это да!
— Мне тоже это кажется интересным… Помните у Киплинга? «Пора подаваться в свою стаю».
Михаилу стало так хорошо, как давно уже не было. Даже чуть-чуть щекотало ноздри. Он с трудом заставил себя следить за нитью рассуждении Урманцева. Радость искала выхода и мешала сосредоточиться.
— Как у вас прошел разговор с Иваном Фомичом? — неожиданно спросил Урманцев.
— Разговор? Ничего… прошел. А что?
Урманцев ничего не ответил. Михаил почувствовал себя уже не так радостно и безмятежно. Но был не в состоянии анализировать причину внезапного спада настроения. Чтобы преодолеть какую-то беспокойную внутреннюю паузу, он поспешил задать вопрос:
— До какой температуры придется охлаждать камеру?
— Одна тысячная градуса Кельвина.
— Ух ты!
Урманцев улыбнулся и как-то снисходительно и вместе с тем весело посмотрел на Михаила. И это было совсем не обидно, а скорее хорошо, по-свойски.
