Гонг торговца фарфором | страница 112
— Я же ничего не хотела делать, я ничего не хотела делать.
— Что теперь будет с тобою, Мееле?
— Мне все равно.
— Сколько у тебя денег? Я могу дать тебе на полгода жизни.
— У тебя нет таких денег.
— Есть, я продала брошку.
— Которую твой отец подарил ей, когда ты родилась? Как ты могла, это же был наш неприкосновенный запас. Я ни за что не возьму этих денег.
Мееле отнекивалась, пока я окончательно не разозлилась.
— А можно, можно мне проводить тебя? — спросила она, снова начиная всхлипывать.
— Не имеет смысла, только взвалишь на себя лишнюю тяжесть.
— Исполни мою последнюю просьбу.
Мы вместе пошли на станцию. Мееле тихонько плакала. Она не осмелилась спросить, какой наш новый адрес и насовсем ли мы уезжаем, она знала: мы прощаемся навсегда.
В последнюю минуту перед отходом поезда Мееле сунула мне кулечек с печеньем, которое она испекла.
— Ты всегда его любила… передай привет Франку, обними мою Тиночку… и что я еще хотела спросить… у нее боли в желудке прошли? А лучше ты своди ее к врачу, а то может… может…
Поезд тронулся, она бежала рядом с вагоном, громко плача, шевелила губами, но разобрать уже ничего было нельзя.
Перевод Е. Вильмонт.
В БОЛЬНИЦЕ
Повесть
IN DER KLINIK
Berlin, 1969.
Редактор А. Гугнин
Она стоит под дождем, идущим уже вперемежку со снегом, у бокового входа в большое красное здание.
«Посторонним вход воспрещен!»
Она не посторонняя, но очень много дала бы, чтобы быть здесь посторонней.
Марианна медлит, ей хочется взять с собой что-нибудь отсюда, с улицы. Куст у бокового входа по-ноябрьски гол. В луже лежит розовый камешек. Она нагибается за ним, рукой вытирает его шершавую поверхность и кладет в карман.
Она стоит в вестибюле, с опаской поглядывая на ведущие вверх ступени. Это ощущение ей хорошо знакомо.
Мне уже не придется больше бояться лестниц, если только я выйду отсюда.
Если!
Марианна медленно поднимается наверх и останавливается на первой лестничной площадке у окна. При виде скатывающихся по стеклу дождевых капелек ее с новой силой охватывает боль разлуки с ребенком.
С близкими она простилась дома, не желая, чтобы родители провожали ее на вокзал. Мать тут же занялась генеральной уборкой. Прикрыв косынкой седые волосы, она стояла, опираясь на щетку, перед свернутым в трубку ковром и только сказала:
«Удачи тебе, и возвращайся к рождеству».
Отец гладил Марианне щеки и никак не мог расстаться с ней. Она же больше походила на мать: когда душевные переживания доставляли совсем уж нестерпимую боль, ее последним прибежищем была внешняя занятость, повседневные заботы. Потому она почти холодно простилась со своей маленькой дочуркой. Она намеревалась не оборачиваясь сесть в машину, которая должна была доставить ее на вокзал, но это ей не удалось. Ведь в эту минуту они, наверное, подошли к окну и смотрели ей вслед.
