Романыч пришел перед самым отъездом.
Окна были распахнуты в ночь, о крышу дома скрежетала ветка, на землю время от времени шлепались груши, сквозь сеть тюля пробивались к свету печальные серые бабочки.
Они сидели за столом — у каждого была своя сторона стола. Песен сегодня не пели. Романыч бродил по комнате — изломанная тень Пьеро металась по стенам.
— «Подите прочь, какое дело поэту мирному до вас». Господи, ненавижу. — Он полуплакал, обнажая в улыбке хилые зубы.
Семен читал стихи:
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла.
Как ты рыдала в своей светлице…
— Стонала, Лесовский, — обернулся к нему Романыч, — стонала.
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться императрице
И не увиделся уж с тобой…
— Вновь. И не увиделся вновь… Дырявая башка. Башка у тебя, что ли, дырявая?
Семен взглянул на него:
— Ну давай ты, Романыч, дочитай ты. — Печаль закачалась в его глазах, он не смотрел на Надю.
— Не могу. Не хочу сегодня.
Тень Пьеро протягивала к кому-то руки.
Семен открывал новую бутылку.
Бабочка, скользнув мимо Надиного лица, коснулась его пепельным крылом.
Романыч сел на место. Взял стакан, покачал головой:
— Помню, Лесовский, как тебя били в институте…
— Перестань! Ты пьян. Не надо…
— Перестать? Ну ладно. — Романыч вздохнул и замолчал.
И вновь тень Пьеро стала бродить по стенам, по потолку.
Надя молчала. После того дня… той ночи глаза Пьеро постепенно, точно улыбка Чеширского кота, стали исчезать из ее души, от них осталась только тень глаз.
Пьеро на стенке замер. Она подняла голову. Романыч глядел ей в глаза.
— У вас… — Семен сдавленно засмеялся, — …у вас… глаза одина… одинаковые.
— Да! — почти выкрикнул Романыч. — У нас одинаковые глаза. — И опять он глядел на Надю: — Наденька, брось ты его… Поедем со мной. Разве он поэт? Ты его больше слушай. Поэт… Дерьмо он, а не поэт.
— Романыч, ты пьян, ты пьян, Романыч, перестань.
— Он тебе свои стихи читал? Вот видишь… Не верь ты ему, ни на грош не верь. Ничему не верь: у него ведь слова одни, всегда только слова. Если всех словоблудов величать поэтами… А мне товарищ один написал: живи с надеждой. С Надеждой, Наденька… Это перст судьбы. Поедем со мной…
— Романыч, я ведь тебя очень люблю…
— Значит, не пое…
— Уходи! — Семен вскочил. — Уходи, Романыч, это невыносимо. Ты кого хочешь выведешь из себя… Уходи.
— Да? — Пьеро на потолке задумался, качнулся к выходу и исчез.
