Она отбрасывала от себя эти мысли, точно отвратительных жаб, но время от времени они, точно жабы, садились ей на сердце. Надя знала, что, когда жабы садятся на сердце, становишься уродкой и, не долго думая, стряхивала их на пол.
Еще не все жабы ускакали, как дверь отворилась — и вошел он, а с ним, а за его спиной…
— Романыч!
Закрывая дверь, Семен придавил одну из жаб, но ничего не заметил.
— Вот, встречай гостя, не говорил, хотел обрадовать.
Романыч, любимый друг Семена, приезжал в мае.
Домик над водопадом стал теплым домом, и они перебрались туда. Он стал щеточным домиком — затянутый цветущей глицинией, с кустами темной сирени у крыльца, с акацией, цветущей где-то неподалеку, за забором, в лесу.
Он писал, Надя вязала. В окно, не заслоненное ни деревцем, ни кустиком, видно было одно только небо да красное, в полнеба солнце — домик окнами повернут был к пропасти, домик плыл над горами.
Романыч ей не понравился тогда. Он был откровенно некрасив, некрасив явно, скучно, известно: белобрысый, щуплый, испитое лицо, сутулая мальчишеская спина. А повадка важная — «выступает, будто пава». Надя не разглядела тогда его глаз — глаз Пьеро.
Романыч не понравился ей тогда — потому что явился он не один, а с двумя девушками, и одна из них была красавица. А Надя, как назло, сидела растрепушкой: в старом, рваном халате, с лицом бледным и расплывчатым — и представить нельзя было, что она может превращаться в дочь фараона. А все он — торопил ее: скорей да скорей, пора обедать. Обычно-то она выглядела в его доме довольно прилично — потому что все-таки приходила сюда как в гости, ведь ей было откуда приходить сюда.
Во время объятий и почти слез, во время:
— Ну пропал, ну пропал, ну закопался… Еле ведь откопал…
— Нужно было, пойми, нужно было…
Марина и Лида сидели, как и Надя, смирно в сторонке.
В окне осталось одно небо, солнце за окном растаяло — когда, как водится, сели за стол.
Семен и Романыч все еще были заняты друг другом: вспоминали, рассказывали, наконец, обратили внимание на дам.
Семен говорил потом, что он должен был развлекать гостей, Надя-то дома, а им небось неуютно было, неудобно — Романыча-то едва знают, завез куда-то к черту на кулички и внимания на них не обращает, да если бы он еще молчал — что бы они подумали…
Развлекать он стал красавицу Марину. Но он был нехорош сегодня (он мог быть то прекрасным, то некрасивым — то светлым, то тусклым, Надю всегда это поражало; что было причиной этих превращений — освещение ли, его ли настроение, или ее настроение, она не знала!).
