— А как ты литературу доставал?
— Требовал, жаловался, ругался. И знаешь — давали. Очевидно, принимали за чудака.
— И как ты избежал казни?
— Я считаю, что меня спасал весь народ.
— Да-да, помню, писали в то время газеты...
— Протест и требования отменить приговор были настолько массовыми, что в конце концов я отделался шестью годами каторги. В совокупности с предыдущим приговором по делу Иваново-Вознесенской организации — десять лет. И очутился я в далеком таежном сибирском поселке Манзурка. Встретился с Иосифом Гарбузом. Вечера проводили в спорах с эсерами, меньшевиками, анархистами, которые там отбывали ссылку. Здорово нам помогал Ленин — достали несколько его работ. Какое счастье, что у нас, большевиков, есть Ленин! — Михайлов сделал небольшую паузу и говорил дальше: — Потом — новый арест. Группу в четырнадцать человек погнали тайгой в Иркутск. По дороге я бежал. Приехал в Читу, местные товарищи помогли с документами, и я под видом дворянина Владимира Василенко стал работать в губернском переселенческом управлении статистом. Занимался вопросами частных предприятий в Забайкалье. Там и познакомился с Соней... Софьей Алексеевной...
— С Соней? Погоди-погоди, дружище. Кто она?
— Соня — дочь революционера. Ее отец был сослан в Верхнеудинск, там она родилась и училась. Замечательная девушка, решительная... красивая.
— Так-так, — тихо засмеялся Мясников, — раз красивая, значит, влюбился. Признавайся!
— А что скрывать? Люблю я ее, Саша, да и она, по-моему, любит меня. Ну ладно, давай спать.
— Давай. Спокойной ночи. А Соню вызывай сюда, не томись.
Мясников уснул скоро, а к Михайлову сон не шел. Воспоминания о Соне взволновали его, и теперь, лежа с закрытыми глазами, вспоминал радостные и тревожные дни, прожитые в Чите. Ему приходилось много работать: выступать с лекциями в Верхнеудинске, на станции Мысовой, у углекопов Тарбагайских копей, у рабочих Петровского завода.
Свободные вечера они обычно проводили с Соней. Бродили по Дамской улице и вели разговор обо всем: о революции, о переменах, которые она принесет, о литературе. Но ни разу ни слова не было сказано о любви. Однажды, когда заговорили о Пушкине и он начал читать по памяти «Евгения Онегина», Соня вдруг остановилась и, глядя прямо ему в глаза, сказала: «Если у меня когда-нибудь родится дочь, я назову ее Татьяной». И тут лицо ее густо покраснело, она смутилась и пошла вперед. Михайлов догнал ее и впервые взял под руку. Соня не отстранилась, и они молча прошли весь оставшийся до ее дома путь.
