— То-то он и был такой сердитый, как приехал, — сказала в раздумье Прасковья Андреевна.
— Есть из чего и сердиться, — отвечал Иванов, — подумайте, он что получал жалованья, как жаль… У нас все толкуют, говорят… Правду сказать, как все рады…
— Рады? почему ж? — спросила Прасковья Андреевна.
— Да так… — отвечал он, спохватившись. — Впрочем, я лучше все скажу, я вас люблю, как родную мать, Прасковья Андреевна. Ведь ваш братец человек такой тяжелый, от кого ни услышишь. Если б вы только знали, послушали бы от кого-нибудь, какие дела он делал, что он денег брал… Это уж правда, что на службе честный человек не наживется, а он…
— Он и не нажился, — возразила Прасковья Андреевна, в которой при этом наивно-дерзком обвинении поднялось что-то вроде обиды за брата. — Что ж у него есть?
— А чего ж у него нет? — вскричал, забываясь, молодой человек. — Помилуйте! Спросите приезжих, кто бывал в Петербурге, или послушайте, что говорят наши "власти", которые там к нему езжали: обеды, карточные вечера; он страшно играл, ни в чем себе не отказывал. Прижаться, копить деньгу нельзя было: нужна роскошь, поддержать знакомство, связи, — все это денег стоило. Послушайте, что о нем рассказывают!..
— Если б было у него что-нибудь, он не забывал бы семьи, — прервала Прасковья Андреевна, далеко не уверенная в том, что говорила, но она обманывала себя и противоречила потому, что было слишком тяжело согласиться. — У него странный характер… ну, гордый, положим, но, если б у него был избыток, он бы не оставил матери.
— Ах, боже мой! — прервал Иванов, — это даже больно слушать! Нет, я вам все скажу. Об этом даже грешно молчать: лучше вам совсем глаза открыть. Прошлый раз, как я от вас воротился, я на другой день пошел к нашему управляющему палатою, поговорить о моих бумагах, о разрешении, потому что я женюсь. Вы помните… я-то уж очень хорошо помню, как ваш братец принял и мое сватовство, и меня, — ну, словом, все. Я тогда же решился объявить, что мне дано слово, что я женюсь, взять разрешение, чтоб ваш братец не подумал, будто я его испугался. Ему все равно, что я женюсь на его сестре, а мне он и подавно все равно: мне ни его милости, ни протекции, ни денег его — ничего не нужно, право… Ради бога, скажите, так ли я говорю? Что ж? я молод, не важная особа; но, кажется, всякий человек, кто бы он ни был, имеет право о себе думать по справедливости, имеет право… хоть не унижаться, если уж судьба и пустой карман велят ему молчать, — так, что ли? скажите!
