Эта жизнь, где погибли и силы, и разум, и чувства, где с ними вместе погибло столько неначатого дела, несовершенного добра — эта жизнь стоит, чтоб над ней задуматься едва ли не больше, нежели над той, которая полна действия и приключений. Эта жизнь — что-то странное, таинственное, неродившееся… А как она прозаична, подчас смешна и грязна с вида!
Как будто в доказательство того, что без движения ничто жить не может, среди такого застоя эти люди выдумывают себе волнения, что-то нескладное, нелогичное, уродливое, неслыханные причуды, невообразимые привычки, ссоры, вражды — из ничего. Все это шевелится, поднимается в темноте, делает свое возможное зло, делает кому-нибудь жизнь еще тяжелее, еще труднее и безотраднее, портит чье-нибудь сердце, убивает чье-нибудь здоровье, выработывает из молодого поколения новых искусников в свою очередь все уничтожать и портить…
В один вечер (день был почтовый, и Сергей Андреевич получил письмо, за которым посылал в город и которое ждал так нетерпеливо, что даже сказал, что ждет письма), в вечер этого дня Сергей Андреевич долго прохаживался по зале, наконец приостановился и произнес:
— Маменька!
Любовь Сергеевна скатилась с дивана и побежала к нему.
— Что тебе, друг мой?
— Пойдемте ко мне, — сказал Сергей Андреевич.
Он увел ее за собою, запер двери, и совещание продолжалось до ночи. Дочери, не дождавшись конца, ушли спать.
На другой день, утром, Иванов явился из города. Его встретила Прасковья Андреевна:
— Что новенького?
— Вы одне? — спросил он, оглядываясь в зале.
— Одна.
— Да у вас новости, Прасковья Андреевна.
— У нас? откуда им быть?
— Нет, право? вы ничего не знаете, Прасковья Андреевна?
— Конечно, не знаю. С чего же бы я стала от вас скрывать? разве вы не семьянин?
— Уж бог знает, что я, — возразил Иванов, — если б не вы… Знаете, Прасковья Андреевна, стало быть, я люблю Катю, когда решился вот и сегодня приехать!.. Да что говорить!.. Я к вам с известием, только с неприятным.
— Что такое? Не томите, сделайте милость!
— Братец ваш место свое потерял.
— Что вы?..
— Право. Вчера с почтой получили приказы у нас в палате. Уволен, да так, просто даже к министерству не причислен. Это называется — просто загремел…
— Ай, ай, ай! — сказала протяжно Прасковья Андреевна, впрочем, без ужаса, даже без большого сожаления; она была только удивлена внезапностью всего этого.
— Должно быть, он знал, что его уволят, как сюда ехал, — продолжал Иванов, — проведал там через кого-нибудь… как ему не проведать? проведал, что плохо, да и уехал. Что ж, для человека, который в такой чести, в силе, уж лучше не быть тут, налицо, как столкнут. Неприятно это, должно быть!
