– Черт, кажется, мне в ту субботу нужно будет напоследок появиться на работе, – ляпаю я первое, что приходит в голову. – Ну, повидаться со всеми, попрощаться как полагается, напиться и поклянчить, чтобы меня взяли обратно, и все такое прочее. Прости.
Джоди несколько секунд смотрит на меня в упор.
– Ладно, Алекс, проехали. Я подумала, это было бы полезно вам обоим, но, видимо, ошиблась.
Загнанный в угол, я перековываю страх в злость.
– Джоди, что мы делаем? Прошло уже почти два месяца. Я понятия не имею, в чем заключается твой план. Не знаю, что я должен делать.
Это отчаянный гамбит, неловкий и не ко времени. Я немедленно понимаю, что допустил ошибку. Джоди вздыхает и устремляет взгляд за окно.
– Алекс, я не знаю. Я тоже ничего не знаю. Я тоже пытаюсь разобраться в ситуации. Восемь лет в моей жизни не было ничего, кроме Сэма – забот о Сэме, волнений за Сэма. И честно говоря, Алекс, я никогда не ощущала от тебя никакой поддержки. Я понимаю, что ты работал, я понимаю это. Но дело не только в работе, ты ведь самоустранился вообще от всего. Я больше так не могу. Мы с тобой ходим по кругу.
– Я делал то, что было нужно, чтобы обеспечить вам обоим безопасность.
– Но мы были в безопасности! Нам вовсе не было нужно, чтобы ты все время работал.
Повисает долгое молчание, нарушаемое лишь негромким гулом самолета, пролетающего у нас над головой. Он напоминает зловещий раскат грома. Я оглядываюсь вокруг, и у меня вдруг возникает такое чувство, как будто я стою в чужой гостиной.
– Сэм сегодня нормально себя ведет, – говорит Джоди спокойно и сдержанно. – Он играет наверху, и ему хорошо. Так что, думаю, тебе лучше уйти.
– Нам нужно все обсудить, – говорю я.
– Нет, не сегодня. Не сейчас. В понедельник утром мы едем показать Сэму школу «Сент-Питерс». Это ты хотя бы сделать можешь?
– Да, разумеется.
– Что ж, тогда увидимся в понедельник.
Я направляюсь к выходу, и когда я уже кладу руку на дверную ручку, Джоди говорит:
– Да, кстати, звонила твоя мама. Я не стала ей говорить про наши новости. Перезвони ей сам.
Останавливаюсь и киваю.
– И еще, – продолжает она. – Спасибо тебе за то, что забираешь Сэма из школы. Поверь, я понимаю, как тяжело это тебе дается. Но, Алекс, тебе нужна помощь. Ты живешь как во сне. Пора уже проснуться.
Когда погиб Джордж, мир вокруг нас померк. Мы с мамой и Эммой существовали в крошечном пузырьке света. На какое-то время наши родственники, друзья и соседи окружили нас заботой, хлопотали, пытались помочь – и по первости им это удавалось. Кто-то приходил к нам готовить и прибираться – не помню даже, кто именно. Кто-то из соседей присылал своих детей с игрушками и сладостями, которые мы жадно принимали. Однако посреди всего этого мы были в одиночестве, отрезанные, изолированные шоком и непониманием. Потом щедрость и поддержка начали иссякать. Родственники, с которыми мы не виделись многие годы, потихоньку вернулись к своей собственной жизни, мамины подруги были раздосадованы тем, что она не горевала так, как, по их мнению, ей следовало. Она гордая и несгибаемая женщина, выросшая с четырьмя братьями в маленьком домишке в Редруте на излете тех лет, когда там еще процветала добыча олова. Тогдашняя жизнь не располагала ни к сантиментам, ни к жалости, и несколько первых недель после гибели Джорджа она держалась со стойкостью, которую многие ошибочно принимали за бессердечие. Как зеваки, охочие до чужого горя, они толпились вокруг, дожидаясь, когда же она наконец сломается, но так этого и не дождались; лишенные желанного развлечения, они ополчились на нее или отвернулись. Так что в конце концов мы снова оказались втроем, жмущиеся друг к другу, точно горстка чудом уцелевших в катастрофическом землетрясении.
