И действительно, чем провинилась и в чем согрешила Яэли, что этот чудаковатый молчальник заразился любовью к ней, все больше погружаясь в безумные грезы? Он ведь всегда был несуразным, странным и замкнутым парнем. Когда Длинный Хаим в последний раз побывал у них в тот вечер, явившись взять ключи от папиной лавки, он рассказывал, что видел Луидора Молчальника, крутившегося в одеянии феллаха на рынке в Рамле. Все странности этого тихони, в сущности, и составляют его натуру. Он родился со всеми своими сумасшедшими склонностями, и если Яэли действительно вызвала в нем нечто, то это было не более чем ускорение и усиление этих склонностей, так или иначе существовавших в его характере от рождения, и если бы он случайно встретил не ее, а кого-нибудь другого, то не Яэли, а та, другая девушка вызвала бы в нем в точности такую же реакцию. К тому же неясно, существует ли связь между любовью Луидора к Яэли и ночью, проведенной в ее комнате, и его снованием в арабской одежде по рынкам Рамле. Многие хорошие парни, никогда не сталкивавшиеся с Яэли, телесно и душевно здоровые, живут среди арабов в разных уголках страны, взять хоть Цемаха Бен-Адона например. Цемах Бен-Адон — по всем статьям мужчина что надо, из тех, за которыми женщины всегда гоняются, уже полтора года странствует с бедуинскими племенами в горах Гилеада и Хорана и теперь выглядит как стопроцентный бедуинский пастух, даже отрастил себе бедуинские косички. Габи Луриа рассказывал, что Бен-Адон начал публиковать рассказы из жизни бедуинов под псевдонимом Сауд-эфенди. Да и само хождение Луидора Молчальника в одежде феллаха вызывает сомнение. В нашем распоряжении есть только свидетельство Длинного Хаима, а Длинный Хаим, вечно погруженный в свои изобретения, может и ошибиться. Не исключено, что он встретил в Рамле арабского феллаха, похожего на Луидора Молчальника, а вполне вероятно, что он вообще видел его только в своем воображении и вся эта история — не что иное, как создание сего изобретателя.
Брат изобретателя возник в дверях в тот момент, когда Яэли сказала, повернувшись к Толстому Песаху:
— На сегодня все. Больше смотреть не на что.
Взглянув со стороны на ее лицо, на высокую шею, на маленький вздернутый носик, обожженный солнцем, на ее ясные добрые глаза, Срулик сказал себе: «С Яэли совсем не нужно ездить в Ур Халдейский, с Яэли можно сидеть здесь. С Яэли можно притащить Ур Халдейский сюда, на скрипучие стулья кафе „Кувшин“». Это внезапное странное открытие согрело его настолько, что входивший Берл показался ему излишним. При виде этого костистого сутулого субъекта, поспешно пробиравшегося между столами и стульями, Срулик удивился самому себе, что до самой последней минуты ждал его с таким нетерпением, просто умирая от нетерпения. Его изумление возросло и мгновенно превратилось в чувство обиды, как только он обнаружил, что и Берл, со своей стороны, удивлен, что видит его. Взволнованный и сердитый, Берл подошел прямо к Яэли и бросил на Срулика изумленный взгляд, словно желая понять, какими судьбами тот сюда забрел. Срулику очень захотелось сказать этому Берлу несколько кратких и весьма уместных слов вроде: «Послушай-ка, Берл, это не я хотел встретиться с тобою здесь, это ты назначил нам встречу. Всего полчаса назад, в клинике, ты сказал мне: жди меня в кафе „Кувшин“. На самом деле у меня нет времени на встречи. Я спешу, и меня интересует только одно — где сейчас можно найти твоего брата, Длинного Хаима, и все! И эту маленькую вещь ты мог, в сущности, сообщить мне в клинике, и вовсе не было нужды назначать встречу в кафе „Кувшин“». Но прежде чем он успел раскрыть рот, Берл сказал Яэли:
