Этот дорогой ему образ мамы, выходящей в субботнем платье и с сердечной улыбкой на лице, чтобы продать золотые часы, и возвращающейся через несколько часов домой, едва держась на своих бедных ногах, бледной, униженной и презирающей саму себя, всегда был связан в памяти Срулика с историей отношения Рины к Длинному Хаиму, и не только потому, что все это происходило в один и тот же период. Так же как мама была беспомощна перед часовщиками, Длинный Хаим был беспомощен перед Ринеле. Однако в Ринеле, несмотря на вспышки гнева и нетерпения, на простодушный и откровенный эгоизм в пылу борьбы за достижение вожделенного, никогда не оказывалось той жестокости, которая обнаруживалась порой в Орите по отношению ко всякому, кто был перед нею беспомощен, в особенности к Янкеле Тальми, который был не только презираем ею, но и мерзок и отвратителен ей с той минуты, как она почувствовала его слабость к себе. Длинный Хаим казался Ринеле не отвратительным, а смешным, но чем больше она чувствовала его слабость и зависимость от себя, тем больше его жалела, и он делался ей дорог, как верный, старый и смешной домашний пес.
Не имея ни гроша, Длинный Хаим, несмотря на страстное желание, был неспособен помочь Ринеле в деле с часами, однако в его мозгу забрезжила великая идея.
— Я нашел патент! Чудный патент! — воскликнул он и начал вертеться по дому и лихорадочно жевать яблоки, которые только что подобрал с пола, после того как Рина разбила блюдо.
Он разложил их перед собою в ряд на столе и, разрабатывая в уме свой патент, невзначай проглотил все до одного. Ведь он явился голодным в надежде, что сможет хотя бы пообедать, но обед совершенно вылетел у всех из головы из-за скандала, учиненного Ринеле, в результате которого папа убежал в мастерскую, Ринеле — к своей лучшей подруге, а мама, обессилев, опустилась на диван. Длинный Хаим уселся рядом с мамой и начал разъяснять ей детали часового патента, возникшего в его мозгу с хрустом пережевываемого яблока, смешанным со стуком крушащих его вставных зубов. Вот ведь все это переживаемое Ринеле великое страдание по поводу недостающих ей ручных часиков, вместе со всем этим скандалом, который она из-за них устроила, учат нас тому, что в наши дни часы служат украшением, призванным украшать нас, не менее (а в случае женщин, несомненно, даже более), нежели измерительным прибором. И если это так, если они — украшение, следовательно, в них кроются бесконечные возможности во всех направлениях: по части цветов, форм и разновидностей. Так, например, можно будет выпускать часы с циферблатами или ободками красного, зеленого, желтого, коричневого или любого другого цвета, и каждая женщина сможет подбирать себе часики к цвету платья и менять их с переменой платья: часики к утреннему платью, часики к вечернему платью и часики к промежуточному времени. Мы также будем выпускать круглые, квадратные, треугольные, шестиконечные и эллиптические часы, а также часы всех прочих геометрических форм. И отчего же только ручные часы? Почему бы и не, скажем, часы на щиколотку или не нагрудные? Мы будем выпускать часы-браслеты, часы-пояса, часы-ожерелья и колье, часы-серьги и часы-кольца, часы-подвязки на бедра и лодыжки, часы-шпильки и брошки — всевозможных размеров и форм.
