— Итак, дорогой Срулик, давай-ка посмотрим, как выглядит этот очкастый Наполеон! Давай выясним, что это с ним случилось, с этим косоглазым Наполеоном, отчего он так счастлив, что хочет умереть — ни больше ни меньше. Счастливо умереть от избытка счастья, ибо так он рисует себе вершину счастья: обнять Ориту своими руками, чтобы их тела были прижаты и прилеплены друг к другу, и переплетены, и охвачены друг другом, и утонуть в ее глазах, и так умереть, умереть в свете этих больших прекрасных карих глаз, кануть в бездонное озеро этих газельих очей.
Это наблюдение за собою со стороны, с помощью ли зеркала, если таковое находилось поблизости, или без оного, одной лишь силой воображения, он называл «Великой Тайной, как не быть таракашкой, Великой Тайной, сокрытой в зеркале». И даже если он и не добирался до постижения самой этой тайны, то всегда обнаруживал по пути к ней разбросанные на каждом шагу невероятные мелкие загадки, само изумление которыми уже отводило от него тараканью угрозу. Так он оказался внезапно перед неожиданной загадкой маленькой точки и великой боли на прошлой неделе, когда, будучи застигнут зубной болью, подошел к зеркалу, чтобы заткнуть дырочку в больном зубе ваткой, смоченной в коньяке. Эта ужасная боль, эта великая боль, в сущности, не занимает никакого места в материальном мире. Одна точка на зубе, булавочная дырочка рядом с нервным окончанием против океана боли — правы были схоласты, вычислившие, что все ангелы Господни могут плясать на булавочной головке. От одной искорки света в зрачке Ориты в его душе открывается целое мирозданье радости, и от одной милостивой улыбки на ее устах у него в сердце сияют все звезды Галактики Благой Вести, и весь этот космос с его безднами боли и небесами радости свернут в этом мелком создании, в Срулике Шошане, в этом маленьком косоглазом очкарике, совершенно неожиданно делающимся в собственных глазах Наполеоном только потому, что Орита не прогнала его со своей дороги и не сморщилась при виде него, а улыбнулась ему и обменялась с ним парой слов.
В сущности, что же здесь произошло? Если мы зайдем ненадолго в кафе «Гат», присядем на стул, закурим сигаретку, глянем в зеркало, тянущееся вдоль противоположной стены, увидим перед собою образ этого паренька, маленького Срулика в натуральную величину, и с холодным и трезвым вниманьем посмотрим на все, что выпало ему на долю и досталось в удел за эти последние дни, то обнаружим, что персональный надзиратель там наверху, не менее изощренный и ловкий, чем персональный поднадзорный здесь внизу, этот Великий Срулик в провиденье своем персональном узрел, что настало время хорошенько вразумить сего маленького Срулика, ибо вознеслось его сердце и возгордилось, ибо душа его движима тщеславием: жаждет он постичь то, что не постигли мудрецы его поколения и всех предшествующих поколений — тайну праотца Авраама, уехать далеко-далеко, улететь отсюда, улетучиться отсюда вместе с Орит, ибо он души не чает в Орит. Тот самый никчемный субъект без чина и звания, не прославленный ни героическими деяниями, ни шедеврами своими, без состояния и положения, сын Отстроится-Храма, неимущего и чудаковатого плотника, взалкал именно Ориты Гуткин, той самой красавицы из благородных, из самого высшего общества, той самой сумасбродки с острым язычком, которая брезговала большими и лучшими, чем он. Он желает, чтобы она его полюбила, ни больше и ни меньше, его, именно его и только его, чтобы полюбила его и умерла с ним вместе, в его объятиях. Не успела она еще пожить с ним, а он ее уже умертвляет заодно с собою. До чего доходит эгоизм этого субъекта! Желаешь умереть — мри, никто тебя удерживать не станет, но что же ты ее умертвляешь? Она-то, она жить хочет, и жить именно с тем, с кем ей хочется, а не с тем, с кем ты хочешь, чтобы она хотела. Нет, нет, Срулик, дорогуша: пришло время проучить тебя нынче, когда ты завершил обучение в семинарии и мнишь, что ты волен улететь, как птичка небесная, за своими грезами, умчаться из дому далеко-далеко вместе с Орит. Ну так вот: не ты умчишься из дому, а отец твой опередит тебя и умчится из дому, а ты останешься прикованным к дому цепями презренного заработка и ухода за больной матерью, а что касается Орит, то вот я тебя перехитрил и толкаю ее в твои руки в тот момент, когда руки твои заняты и неспособны принять ее, в тот самый момент, когда ты бежишь вызвать врача к матери, и все это только затем, чтобы доказать тебе, что права была соседка Роза, которая не умеет читать и писать, в том, что она сказала о Боге. На ладино
