— Можно войти, Рита?
— Для вас я Орита Гуткин, — отвечала она ему.
Но он продолжал называть ее тем именем, которым называли ее, кроме домашних, только самые близкие друзья. Его посягательство на это интимное имя злило ее еще больше, чем влезание в ее комнату, потому что против этого она была совершенно бессильна. Ее отношение к своему имени было противоположно отношению Срулика к его собственному. Сколько он себя помнит, Срулик чувствует, что его имя — это нечто чужое, навязанное ему поневоле. Он был так назван в честь своего деда, Исраэля Хаима, отца его отца, названного так в свое время тоже в честь деда, отца его матери. Нечто, отражавшее душевный склад и внутренний мир других людей в других местах и в другие времена, нечто не только чуждое, но и прямо противоположное его внутренней сущности, было прицеплено к нему и тянется за ним, словно злосчастье. А Орита чувствует в своем имени что-то от самой себя, от своей сущности, и ласковая форма «Рита» в ее ушах отзывается звуком внутреннего мира, скрытого за той завесой, к которой нельзя подпускать посторонних. Если она не могла помешать Тальми трепать ее уменьшительное имя при ней до того, как устранила его со своего пути, то уж тем более у нее не было никакой возможности после этого препятствовать ему коверкать ее имя на стороне, но это ее уже действительно не заботило. Еще долгое время после того, как она от него отделалась, и даже после того, как он женился, до ее ушей периодически доносились отзвуки его наговоров, не вызывавшие в ней никакой реакции, словно речь шла о постороннем, незнакомом ей человеке. Ей было легко и приятно все время, что она была избавлена от присутствия Тальми, покуда глаза ее не были принуждены переносить его вид, уши — его голос и нос — запах его дыхания. В его собственном мире пусть он делает, что ему заблагорассудится, и говорит все, что ему взбредет на ум, только бы не пытался влезть в ее мир, и когда прошли дни и подобная попытка не была предпринята, он перестал для нее существовать.
В один прекрасный день, вернувшись домой к обеду, она вошла в столовую и колени ее подкосились от страха. Со своею очкастой вялой улыбкою, размахивая хилыми ручками, за столом рядом с ее матерью, словно оживший кошмар, восседал Тальми. Однажды ей снилось, что огромный отвратительный таракан опускается перед нею на стол и начинает двигаться в ее сторону. Она бьет по нему книгой и уверена, что этим ударом он смят и прикончен на месте. И действительно, подняв книгу, она видит его сплющенный трупик, но он вдруг снова расправляется, оживает, поднимается и продолжает двигаться к ней.
