Любе ничего не оставалось, как примириться с объяснением, тем более выбора особо не было. Да только осадочек-то остался.
Умывшись и позавтракав, Люба вновь подчинилась умелым рукам горничной. Как ни крути, но, кроме косы, она больше ничего не умела делать, привыкнув к коротким прическам, да и макияж здесь наносили несколько по-иному. А так хотелось заполучить свою любимую косметичку и с помощью всего пары средств достичь куда более естественного результата! Это еще хорошо, что эликсир значительно улучшил и структуру кожи, и густоту ресниц. Даже к пухлым щечкам Люба успела притерпеться, воспринимая их как побочный эффект общих положительных изменений.
И вот, закутанная в сизый плащ, прекрасная принцесса вплыла в большой зал совещаний, уже битком набитый народом. Поначалу на нее не обратили внимания – на то и было рассчитано верхнее одеяние, зато когда она осталась в изысканном бирюзовом платье, отделанном белоснежным кружевом, а жемчужные локоны освободились из плена глубокого капюшона, все взоры мгновенно обратились к источнику главных сплетен королевства. Компаньонку оттеснили в сторону, саму же Любу подвели к тронам и заставили встать на колени.
«Вот ведь ироды! – возмущалось про себя дитя двадцать первого века. – Хрупкую девушку – на холодный твердый пол!»
Мять платье она не стала, аккуратно опустившись так, что оно легло вокруг живописными волнами. Тонкие чулки практически не защищали от холода, она ощущала стылую твердость отполированного до блеска мрамора. Как назло, терпеть пришлось долго. Сначала Ворон, сегодня награжденный эпитетом «снулый», ибо после бессонной ночи в допросной и прочих забот выглядел отвратительно, толкнул вступительную речь. Его щеки, и без того впалые, сегодня казались настоящими кратерами, антрацитовые глаза ввалились, губы поблекли, волосы, кое-как причесанные, выбивались из низкого хвоста. Любе даже жалко его немного стало, пока не поймала его полный недовольства взгляд. После него король, смотревшийся на фоне главмага особенно цветущим (уж он-то точно не отказал себе в здоровом сне), пафосно вещал о монаршей чести и простом человеческом сочувствии.
«Ага, конечно, сострадает он, – язвила про себя Любаня. – У меня сейчас кости начнут крошиться, а он все никак не уймется!»
Апофеозом ее страданий стала речь герцога Брионского, восхвалявшего доброту и сострадание монарха Базальда Варокского – человека слова и чести.
Грэзиэна Дарийская из последних сил держала лицо, лишь стиснутые кулачки свидетельствовали о том, как тяжело ей дается смирение. Наконец на нее соизволили обратить внимание и торжественно принять под политическую защиту.
