— Не прикасайся ко мне.
Карел быстро отодвинулся, выдернув материю из руки Маркуса. Когда Маркус выпрямился, Карел шагнул вперед, и на секунду Маркусу показалось, что брат собирается обнять его. Вместо этого Карел намеренно сильно ударил его по губам.
Маркус задохнулся, прижав руки к лицу. Он почувствовал, что его тело пылает от стыда и боли. Он отчетливо видел металлические черты Карела, его фарфорово-голубые глаза, задумчиво и напряженно устремленные на него.
Карел пробормотал:
— Ты существуешь, Маркус, хоть на секунду ты существуешь. А теперь убирайся.
Голубые глаза закрылись. Маркус, спотыкаясь, вышел за дверь.
— Забавно, — сказала Элизабет. — Я перестала слышать поезда. Никогда не думала, что привыкну к ним. А ты перестала обращать на них внимание?
— Да, — ответила Мюриель.
— Головоломка почти закончена.
— Ты много сделала.
— В конце концов это захватывает. Но я такая ленивая. Эта подходит, не правда ли?
— Да, подходит.
— Что мы будем делать, когда закончим ее?
Они сидели на полу в комнате Элизабет, лампы были зажжены, занавески задернуты. Огонь трепетал, отбрасывая неровные золотистые отражения на коричневатые укромные уголки французского зеркала. Недокуренная сигара Элизабет тлела в пепельнице. Она сидела лениво, подогнув под себя стройную ногу, обтянутую черными брюками, прислонившись спиной к шезлонгу и обратив лицо к огню. Кончики ее рассыпавшихся волос упали на плечи. Полосатая рубашка небрежно распахивалась, когда она наклонялась за очередным фрагментом головоломки.
— Осталось только немного этого скучного моря.
— Ты много сделала, — сказала Мюриель и подумала: «Кажется, я уже только что сказала это».
— М-м-м. Снова туман, не так ли?
— Да.
— Я ощущаю здесь его запах, даже когда зажжен огонь. Снег еще шел?
— Нет.
— Он все еще лежит?
— Очень много. Сейчас не слишком приятно на улице.
Мюриель вошла в комнату Элизабет, испытывая дурноту от ожидания и страха, и едва смогла заставить себя прикрыть за собой дверь. Она ждала если не объяснений или приговора, то хотя бы того, что помогло бы ей сменить настроение. Оно было настолько ужасным, что любое изменение могло принести некоторое облегчение. Для нее особенно невыносимым было не то, что она увидела, хотя воспринятый ею образ производил ужасающее впечатление смертельной болезни, ждущей своего часа, но ее невероятно мучила мысль, что они знают о ее сопричастности и могут подумать, что она намеренно следила за ними. На нее легло бремя вины. И она нуждалась в помощи Элизабет, ей важно было услышать слова, может даже невнятные, но способные вернуть ее назад в обитаемый мир, возможно, тогда станет в человеческих силах иметь дело с тем, что она увидела, как бы все это ни было жутко. И любое движение, которое предприняла бы Элизабет, могло предоставить такую помощь. Но она не сделала никакого движения.
