У стенки ремонтного завода обеспеченные должным количеством горючего работники с энтузиазмом копошатся на выуженном из глубин Голубиной бухты броненосце. Названия ему пока не придумали, так Микасой и зовут. Не страшно, был бы броненосец, а кличка найдётся.
Наместник ещё пару раз прошёлся вдоль дорожки. Вот вроде всё хорошо, а на душе неспокойно. Что-то чует задница, не прошли для неё даром годы тренировок. Если б ещё она говорить научилась, цены бы ей не было.
Впрочем, средство от душевного раздрая у Александра имелось. Чтобы на душе полегчало, надо супостату какую-нибудь пакость устроить.
— Запийсало!
— Я! — молодцевато подскочил к наместнику верный адъютант
— А распорядись-ка найти и представить пред мои светлые очи барона фон Унгерна. Помнится мне, где-то в здешних краях он нынче служит. Вот к ужину и предоставь.
— От, лышенько! Вам жареного чи в отварном виде?
— Ой, дошутишься ты у меня, хохляцкая твоя душа! С уважением пригласить, но непреклонно. Уяснил?
***
Барон Ро́берт-Ни́колай-Максими́лиан фон У́нгерн-Ште́рнберг ожидал в приёмной и здорово волновался, что, собственно, было неудивительно. Вольноопределяющемуся первого класса фон Унгерну не так давно исполнилось восемнадцать. Никаких заслуг, позволяющих рассчитывать на внимание столь выдающегося человека, как наместник, юноша за собой не знал, натворить чего-либо заметного не успел, а посему пребывал в мучительных раздумьях о причинах своего приглашения.
— Заходы, милок, — адъютант наместника придержал дверь перед потомком старинного остзейского рода.
В небольшой комнате за накрытым столом весьма свободно, на взгляд приглашённого, расположилась небольшая, и весьма неожиданная с его точки зрения компания: сам наместник, немолодой толстяк в штатском и, что удивительнее всего, очаровательная моложавая дама, которую ему не так давно указали на улице как супругу Артурского коменданта, госпожу Стессель. Самого генерала не наблюдалось, а судя по тому, что стол накрыт на четыре персоны, присутствие оного не планировалось изначально.
— Нет, Александр, в этот раз ты перегнул палку, факт. Поторопился. — Высказавшись, толстяк принялся рассматривать вольноопределяющегося так, будто юноша был статуей в музее, а не живым человеком. Николай Фёдорович от такой бесцеремонности залился краской, но только сильнее вытянулся.
— Ага, — согласилась с толстяком комендантша, — лет на десять, или даже пятнадцать.
