— Вознесётся смиренный, а гордый попран бысть... Почто царь собачьи кудри носит?
— Какие собачьи? Парик это... Собачьи! Лопаточник наболтал, что ли?
Объявился в соседней роте колдун, гадает по бараньей лопатке, раскалённой в огне, по трещинам и пятнам, на ней возникающим.
— Суеверны суть прокляты, тьфу! Писание гласит: антихрист народился. Грядёт скоро. Знак тому — младенцев много мрёт. Страсть сколько…
— Ты прикуси язык, парень...
Он и старовер к тому же, крестится двумя перстами, тайком. В трёх перстах, мол, сатана заключён.
— Патриарха не стало, обителей святых закрыто сколько... Колокола на пушки — не грех разве?
— А стреляет же... Не стреляла бы, коли грех. Божья воля, значит.
— Заруби себе: царь для державы нашей старается. Он толщу боярскую поубавил. От бояр ох зла развелось!
— Кабы не Пётр Алексеевич, были бы мы под шведом или под немцем.
— Мы и сейчас под немцем, — упрямится молодой. — Вон майор Кауниц, аспид, измывается над русскими... Ох, пришли люди чужие, ведут путём неведомым...
Опасные речи. Потомок, разбирая бумаги Тайной канцелярии, записи допросов под пыткой, услышит голоса, сдавленные растерянностью, невзгодами, страхом.
В раздумье о будущем двигались к Ниеншанцу русские люди, одетые по-иноземному. Непривычно им в этих мундирах, в унылом крае, где солнце светит скупо, завязнув в тучах, а ночи для сна, почитай, нет. Спорят солдаты, по-разному судят царя. Бояр прижал — это перво-наперво. Солдату ласку кажет. На войне удачлив. Азов взят, турки и те побиты, не только крымцы. У шведа Орешек отняли. А бывало — лишь терпели от соседей, отдавали своё кровное.
* * *
Бомбардирскую роту — двести штыков, шесть пушек, четыре мортиры — ведёт офицер-саксонец. Косая сажень в плечах — шлёпает по лужам, далеко разбрызгивая грязь и словно дремлет на ходу. Очнётся и каркает:
— Айн, цвай, айн, цвай...
Царь выбрал его под стать себе, любит рослых.
Царевич и наставник его Гюйсен едут верхом впереди роты, однако поодаль от шумливого, неопрятного саксонца. Алексей сидит в седле понуро, безучастно. На бледном, будто обмороженном лице — резкие дуги чёрных бровей. Взгляд тёмных глаз обращён как бы в себя. Всем видом своим показывает тринадцатилетний отрок, что в походе он участник невольный. Напрасно барон Гюйсен, многоучёный пруссак, затеял урок гистории — ученик прерывает его.
— Для чего эта земля, скажите? — произносит он, вяло смахнув со лба капли дождя.
