Боль была невероятной, но столь же сильной была воля Портиоса. Он закинул левую руку на стену из бревен. Его ногти сквозь перчатки впились в дерево. С помощью правой руки, он двинулся выше, нащупывая щели между двумя бревнами. Когда, наконец, Портиос ухватился за грубо спиленную верхушку ограды, он почувствовал сочившуюся сквозь перчатки теплую влагу. Его руки оставили на дереве темные полосы. Он продолжал двигаться с осторожностью, проверяя, чтобы за ним никто не следил. Наконец, Портиос свалился на стену и лежал неподвижно. Он весь дрожал, и его перчатки были жесткими от запекшейся крови, но он был внутри.
В этом был секрет новой жизни Портиоса: полное равнодушие к любому порогу боли и готовность отправиться туда, куда другие не осмеливались. Он довольно давно жил со своим уродством, чтобы отказаться от такой роскоши, как страх или тревога. Чего ему было бояться? Его собственно тело было кошмаром, хуже смерти.
Единственным часовым в поле зрения был сидевший в дощатой караульной будке в двадцати шагах вдоль стены человек. Помятый шлем в виде котелка был натянут на глаза, и он знатно храпел. У его ног валялся глиняный кувшин. Часовой не собирался просыпаться в ближайшее время.
Портиос подкрался к будке. Вытянув из кронштейна факел, он швырнул его на утрамбованную землю снаружи ограды. Тот погас. Держась подальше от храпящего часового, Портиос присел на корточки в тесной будке и осторожно стянул с рук окровавленные перчатки. Он ополоснул перчатки в грязной воде пожарного ведра часового. Поднимая брошенный глиняный кувшин, Портиос услышал, как внутри плещется жидкость. Он вылил ее на руки. К сожалению, это было не вино, а бренди, и оно серной кислотой запылало на его поврежденных руках. Ругательства кипели у него в горле, но Портиос с трудом подавил их, тряся пылающими руками, чтобы высушить их. Закончив промывание, он сунул за пояс мокрые перчатки и выскользнул из караульной будки. Портиос спустился по лестнице на землю.
Самустал ночью был оживленным. Звон ударявших по наковальням молотков кузнецов смешивался с бессвязными криками шумных пирушек и звуками разбивающихся бокалов. Лаяли собаки и кричали ослы. Портиос надеялся, что не повстречает каких-либо животных. Органы чувств людей были слабыми по сравнению с эльфийскими, так что коварные мародеры вроде Самувала и его лейтенантов держали при себе в Квалинести своры свирепых гончих. Собаки могли увидеть или почуять эльфа там, где человек никогда бы не смог.
