Солнце светило в макушку. От земли, от песка на дне траншеи и от песчаных стенок исходил пар, его не было видно, но по тому, как дышал воздух, было понятно, что земля прогрелась, парит и пески выдыхают влагу, которой напитались из прошедших обильных дождей. Но он услышал не шевеление воздуха, не это. Он поставил бутылку на песок, чуток надавил и проверил, крепко ли стоит, натянул штаны, подпоясался и только когда почувствовал себя уверенно, стал прислушиваться.
– И́льфе… – вдруг услышал он слева и посмотрел. Из-за осы́павшейся стенки торчали немецкие сапоги – два, и вдруг стал один. Боковым зрением он видел только что два сапога, а теперь видит один. Он видел этого немца, тот лежал мёртвый и спокойный, а вот теперь немец оказался неспокойный, двигающий ногами в сапогах и очнувшийся, как полчаса назад сам Сашка. По траншее можно был уйти вправо очень далеко, как, впрочем, и влево, траншея была длинная, во всю линию фронта, но Сашка об этом даже не подумал. Рядом с уже знакомым ему убитым немцем лежала его немецкая винтовка. Сашка поднял и опёрся, теперь можно было доковылять.
Недобитый немец лежал на спине и смотрел на появившегося с винтовкой в виде костыля Сашку. По тому, как немец был бледен, Сашка догадался, что тот ранен так, что не опасен, и Сашка стал его разглядывать. И увидел, что в том же месте, где была его рана, то есть правая нога выше колена, торчит обломанный штык, и сразу понял, что штык попал в кость, крепко застрял, так крепко, что обломился, и сейчас немец, скорее всего, чувствует очень сильную боль, а скорее всего, очень-очень сильную.
Сашка вернулся, взял бутылку, подволок немца за плечи к песчаной стенке, прислонил и, преодолевая боль в собственной ноге, присел с бутылкой возле немца. Немец на него косил глаза, скрипел зубами, но молчал.
– Пей, как тебя, Ганс, Фриц? – сказал Сашка и стал подмеряться, как поднести бутылку ко рту немца так, чтобы тот не захлебнулся, но и не пролил, и подумал, что, скорее всего, это Ганс, потому что Фриц лежит там, это его бутылка.
– Стани́слав, – тихо, почти не шевеля губами, произнёс этот… как его… Стани́слав?
Сашка удивился, среди немчуры Станиславов он не помнил.
– Стани́слав? – переспросил он.
– Стани́слав Катчинский, я не немец, я по́ляк… я из мяста Познань.
Сашка знал, где По́знань, по-немецки – По́зен, и стал думать об этом, и не заметил, что Стани́слав впился глазами в бутылку.
– То бутла пана Мачульскего… – еле слышно сказал он.
