— Ты кто есть, негодный мальшик? Кто пускаль тебя на адмиральтейство?
Вдруг бесцветные глаза немца оживились. Он спросил Сашу:
— Ты спрашивал плётник Осьминин? Ты есть сын этот плётник?
— Нет, то есть да, ваше благородие.
— Я, я сын! — крикнул Ваня, приближаясь к немцу.
— Ошень хорошо. Я буду показывать вам его место.
Подмастерье зашагал не оглядываясь, обходя штабеля досок, бухты канатов, груды железа. Ребята бежали за ним вприпрыжку, пока он не остановился у дальнего эллинга. Здесь к немцу подскочил десятник, а спустя несколько минут явился и Яков Васильевич. Увидев ребят, он сурово спросил:
— Пошто вовремя не пришли, как сказано было?
— Мы, батя… — начал Ваня, но плотник не дал ему договорить.
— Гер Вульф, вот они, мои недоросли, пиши их в ученики, как договорено было.
— Нихт, Якоб, не принималь эти мальшик, пока деньги не отдавай. Еще два руб.
— Вот подлюга, — выругался Яков Васильевич. — Опять крутить начал! Ни гроша больше не получишь, шиш тебе, а не два рубля.
— Батя, нам с Ваней адмирал Мордвинов записку дал. В училище корабельной архитектуры нас…
— Чего ты мелешь? — плотник сердито посмотрел на Сашу. — Какая еще записка?
— Вот эта самая. И заберите у немца деньги назад.
Подмастерье выкатил на Попова круглые глаза, облизнул тонкие губы, прошипел:
— Што, што ты сказаль?
— Так мы, батя, домой пошли. Ужо обо всем расскажем. А вы, судырь, гоните назад деньги, не то мы самому адмиралу жалобу понесем.
Вечером вся Малая Охта собралась у дома Осьминина. Токари и резчики по дереву, такелажники и конопатчики, плотники и позолотчики с любопытством разглядывали записку Мордвинова, заставляя Сашу и Ваню бесконечно повторять разговор с адмиралом. Строились всевозможные догадки по поводу нового училища; никто не верил, что оно сможет готовить корабельных мастеров, самых уважаемых в слободке людей, на которых охтенцы смотрели с не меньшим почтением, чем солдаты смотрят на генерала.
Особенно оживленно обсуждался вопрос, каким будет это училище. В конце концов пришли к выводу: коль оно не для дворянских сынков, — значит, будет похожим на бурсу, на ту самую бурсу, что находилась неподалеку от Охты на другом берегу Невы и пользовалась дурной славой.
Услышав об этом, Аграфена Кондратьевна заголосила, причитая, словно на похоронах Яков Васильевич хмуро поглядел на нее и обратил потемневшее лицо к Попову.
— Санька, подь сюда! Дай-кось бумагу.
— Зачем, батя? — побледнев, спросил Попов и бережно вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист. Плотник развернул его и подошел к жене.
