Ирина лежала на спине, пытаясь разгадать постоянно меняющиеся вокруг солнечные кроссворды, и вспоминала. Где-то она читала, что склонность к воспоминаниям – очевидный признак старения, но если так считать, то стареть она стала уже давно, любила перебирать свои воспоминания, как подросшая девочка, разбирающая ящик со старыми, дорогими для нее куклами. Разве же это старость? Это, вообще говоря, можно назвать любовью к жизни, хотя Иринина-то жизнь содержала не так уж много ярких сюрпризов. И все-таки она читала ее каждый раз с удовольствием, как скучноватые, на первый взгляд, рассказы Бунина, внутри которых таились необъяснимые, лично читателя касающиеся красота и правда.
Почему-то она плохо помнила дни рождения своего детства, от которых остались лишь отдельные детали и общее чувство праздника. Она не помнила тех детей и взрослых, которые усаживались в этот день вокруг круглого стола в большой светлой комнате, не помнила разговоров за столом и подарков, которые получала и которые, как ей теперь казалось, не имели для нее большого значения. Скорее всего, это были книги, известно же, что «книга – лучший подарок». Книги она все прочитывала, но не научилась еще тогда радоваться их приобретению. Впрочем, некоторые сохранились до сих пор. И. С. Тургенев «Записки охотника» – «Дорогой Ирочке в день рождения от Люсе», красивым детским почерком, на титульном листе, с ошибками, не замеченными проверяющей дочкину писанину мамашей.
Короче говоря, дело было не в подарках. Когда ее спрашивали, что же дарила ей собственная мама, она тоже не помнила. Кукол, наверно? Или кукольную мебель? Или детский сервиз – был у нее такой. Неважно. Мама дарила ей праздник и ощущение Ирочкиной значительности, значимости ребенка, сидящего в центре за столом, слушающего обращенные к нему слова и воспринимающего эти слова как проявление искренней и постоянной любви. Но это, конечно, по большому счету. А по мелочам – специально по случаю праздника вымытые окна, натертый до глянца паркет, запах пирогов с капустой, прямоугольное здание, напоминающее блочную «хрущевку», торта «Наполеон» и круглые домашние эклеры, которые всегда приносила с собой какая-то тетя Валя. И мамино лицо, от которого остались в памяти не внешние черты, а лишь свет радости и любви.
Папы в семье не было. Банальная история: узнав о предстоящем рождении ребенка, он позорно бежал, предварительно, впрочем, поставив условие: я или он (как потом выяснилось, она, дочка). Ксении Алексеевне было тогда почти сорок, последний шанс, поэтому она выбирать не стала, природа сделала выбор за нее. Папаша исчез абсолютно и бесповоротно, а мама осталась одна со своей дочкой Ирочкой, со своим счастьем, которому она намерена была служить всю оставшуюся жизнь.
