...У Игнатьича после этого прекратился клёв. Мы-то знали — почему. Он «взял» своего карпа, и больше, по законам нашей протоки, ему не полагалось.
Но Игнатьич решил, что это мы распугали рыбу своим криком и топотом, и разворчался. Ворчал он на Артамонова — по праву старшего, по праву давнишнего приятеля и даже какого-то, седьмая вода на киселе, родственника.
Ворчал, цепляя одно к другому, вроде бы и не сцепляющееся вовсе.
— И чего было глотку драть... Ну, предупредили бы спокойно. А то «га-га-га! га-га-га!» Вот догагакались — сиди теперь... Конечно, он после такой острастки браконьерничать перестанет. Пожизненно. И ружьё о дерево расшибёт, и сам на себя в милицию заявит. Вон как напугали-то,.. Тебе, Тимофей, всё больше других надо. Всё ты кидаешься, всё рога точишь... Вот и в книге тоже,.. Ну что ты навалился на этого... — Тут Игнатьич назвал такую авторитетную в наших широтах фамилию, что даже невольно оглянулся — не стоит ли кто за спиной, не слушает ли? — Ты навалился, а его опять переиздавать собираются.
Похоже, Игнатьич возвращался к недоспореиному — книжка-то вовсе была здесь ни при чём.
— Зря! — резко сказал ещё не остывший Артамонов. —Зря собираются!
— Тебя не спросили!.. Скажи спасибо, что хоть выбросили этот кусок, догадались.
— Зря! — опять сказал Артамонов. — Зря выбросили. Я вас не просил.
Игнатьич аж привстал, аж руками по коленям хлопнул:
— Тебя же, ненормального, уберечь хотели! Да не уберегли. Нашёлся какой-то пёс — сообщил. Ты же и в дураках: и ничего не напечатано, и он всё знает... про твоё особое мнение.
— И хорошо, что знает.
— Тимофей, — вдруг мирно сказал Игнатьич. — Ты что же думаешь, он писать после этого перестанет? Раз, скажет, великий критик Артамонов, наш, понимаете ли, современный Белинский Виссарион Григорьевич, считает моё творчество антихудожественным — брошу-ка я это дело, завяжу лет на десяток: огляжусь, подумаю? Ну, не ребенок ли ты?.. У тебя вон статью напечатали, ничего там не убрали — и что? Блата не стало? (Игнатьич имел в виду статью, которую Артамонов недавно опубликовал в газете. Залез он, правду сказать, не в свою тарелку: из литературы метнулся в быт. Но остроумно довольно кое по чему проехался. В частности, по блату. Раз, мол, такое положение создалось, что многих дефицитных товаров на прилавках не увидишь, а у большинства граждан они имеются, не лучше ли парадные входы в магазины переделать в чёрные, а чёрные — в парадные?) Что молчишь-то? — наседал на Артамонова Игнатьич. — Вот прокукарекал ты. Изменилось положение — нет?
