Нелепая грядка упала как снег на голову. Я растерялся.
— А может, купим абонемент на симфонические концерты? На целый год, а? Будем ходить, слушать.
— С ней? — кивнула жена на дочку и грустно покачала головой. — А в огороде я бы ей лопаточку дала — она бы тоже копалась, никому не мешала.
— Погоди, погоди! — всполошился я. — Только что ты говорила про одну грядку.
— Ну да, мне больше и не надо. Но грядки-то в огороде делают, не на асфальте же... И пусть бы там не было домика, — снова замечтала она. — Можно соорудить шалашик или сделать навес от дождя, а пищу готовить на летней печке.
— Стоп! — решительно сказал я. — Огород, шалаш, печка... Где ты всё это собираешься устраивать? На детской площадке? Во дворе? Ведь нужен участок. Ведь это, золотко моё, называется дача.
Жена подняла глаза вверх, прислушалась — что там происходит в её душе — и спокойно ответила:
— Значит, я хочу дачу.
— Милый, купи мине дачу, — пробормотал я.
— Я не говорила — милый, — уточнила жена,
Ещё бы... Но это и не про тебя. Песня такая есть.
Благодаря этой песенке на некоторое время тема дачи превратилась у нас в развлечение. Жене понравились слова, и она, вроде бы дурачась, принималась иногда напевать:
Милый, купи мине дачу —
Трудно мне в городе жить.
А еслив не купишь — заплачу
И перестану любить.
На что я немедленно отвечал следующим куплетом:
Нет в мине, милая, денег,
Чтоб тебе дачу купить.
А еслив не любишь — не надо:
Я и без любви могу жить.
А поскольку в песне варьировались только эти два куплета — она ему: «Милый, купи мине...» (ленту, шляпу, дачу), а он ей: «Нет в мине, милая, денег...» — жене нечем было крыть, и последнее слово, таким образом, оставалось за мной.
Скоро, однако, жена сообразила, что её вовлекли в бесконечную и безнадёжную игру. Пение в доме прекратилось. Началась мелодекламация. Жена придумала контригру. Она подучила дочку, и эта козявка стала встречать меня одним и тем же весёлым воплем: «Хочу дачу!» Поприветствовав отца таким образом, дочка забиралась на тахту и, подпрыгивая на ней, как на батуте, выкрикивала: «Хочу! дачу! хочу! дачу! хочу! дачу...» Энергия в ней таилась неиссякаемая. Она могла прыгать часами. И прыгала бы, да не выдерживала сама жена, придумавшая эту весёленькую игру.
— Хватит, кисанька, хватит, солнышко. Вон у тебя уже носик вспотел. Пойдем купаться — и баиньки. А завтра опять попрыгаешь.
Наступало завтра — и всё повторялось снова.
В конце концов слова эти поселились во мне и стали жить самостоятельно. Я шёл по улице, и каблуки отстукивали: «Хочу! дачу! хочу! дачу!» Дачу требовали колёса электрички, все пишущие машинки в издательстве, часы, лежащие по ночам на тумбочке возле кровати, и даже дверь совмещённого санузла. «Хоч-чуу дач-чуу!» — канючила она мерзким старушечьим голосом.
