– Ты бы вышел на минутку, – мягко посоветовал ему Фалько.
Монтеро кивнул и, проходя мимо, остановился, но на Портелу старался не смотреть.
– Он наш товарищ, – пробормотал он.
– Был, – ответил Фалько. – И мы все ставим жизнь на карту.
Юноша колебался. От света голой лампочки, отражавшейся в круглых стеклах его очков, по бледному лицу скользили какие-то маслянистые отблески.
– Неужели нельзя без этого обойтись?
– Выйди на воздух, легче будет, – сказал Фалько.
Хинес открыл рот, словно собирался что-то сказать или вздохнуть поглубже. Но не сделал ни того, ни другого, а вышел и прикрыл за собой дверь. Фалько обернулся к Еве Ренхель, которая все так же стояла у стены, скрестив руки на груди, и наблюдала за ним.
– Хинес не за этим пошел в «Фалангу».
– А ты?
– И я тоже. Это мерзко.
– Мерзко.
Он вытащил изо рта у Портелы платок. Тотчас послышался протяжный медленный стон. Фалько взглянул на Еву:
– Ваши товарищи – спасители отчизны – делают такое каждый день, – проговорил он неторопливо. – И руки выпачкать не боятся.
– А ты что – видел? – враждебно спросила она.
– Разумеется, видел.
– А ты?.. Ты почему это делаешь?
Фалько, не отвечая, подошел вплотную к Портеле и пристально взглянул ему в самые глаза. Словно пытался что-то прочесть в зрачках, остекленевших от боли и страха.
– Ни Хинес с Кари, ни я не боимся умереть, – сказала Ева. – Мы готовы к этому. Но то, что делаешь ты…
Портела, уронив голову на грудь, поддерживая одну руку другой, продолжал подвывать, как раненое животное. Влажное пятно расползалось по левой штанине: он обмочился. Ничего общего, подумал Фалько, с тем малым, что утром играл на бильярде, покуда на улицах рвались бомбы. Много на свете путей-дорог, и все разные. И ломаются люди по-разному. Вся штука в том, правильно ли ты взялся за дело. Он, Фалько, выбрал верную. Помог, конечно, первый ее этап, очень помог. Достоинство удалось растоптать, так что некогда больше и думать о нем. Все тем же носовым платком он вытер с лица Портелы кровавую слюну.
– Если нас возьмут, сделают то же самое, – сказал он Еве Ренхель. – С ними, с тобой, со всеми. Впрочем, тебе и Кари будет похуже.
– Знаю. Потому и стою тут, смотрю на тебя… Много интересного узнала.
– О ком?
– О себе.
Ева по-прежнему стояла, прислонясь к стене, скрестив руки на груди. Да нет, она красива, заключил он, оглядывая ее плечи пловчихи, крепкие стройные ноги, золотистые волосы, остриженные коротко, по-мужски и придававшие ей какую-то странную, смутную притягательность андрогина. Двусмысленную прелесть, которая причудливо сочеталась с ощущением редкостной телесной крепости.
