Как-то раз его спросила об этом одна женщина. Именно женщины всегда задавали такого рода вопросы. Зачем ты это делаешь? Почему гуляешь по лезвию бритвы? Только не говори, что ради денег. Это все звучало вскоре после рассвета, в заведении настолько роскошном и фешенебельном, что женщина эта не вполне вписывалась в его антураж, хотя правильней было бы сказать, что заведения такого класса добавляют совершенства иным женщинам, избранным биологией и судьбой, помещая их как раз в то место, для которого они и были созданы. Разговор шел в номере отеля «Гранд Бретань» в Афинах: после ночи, когда оба если и спали, то лишь самую малость, они завтракали у окна, выходившего на площадь Синтагма. Зачем, настойчиво повторяла она, глядя на него поверх чашки дымящегося кофе. Женщина эта – венгерка – была красива, умна и тиха. Фалько всматривался в текучий блеск ее глаз со следами вчерашнего макияжа, в прекрасное тело, едва прикрытое белым купальным халатом, под которым виднелись бедра и начало круглых крепких грудей, в упругую кожу, пропитавшую своим запахом постель, развороченную и сбитую их совместными методическими усилиями, в утомленную теплую плоть, одарившую его. Услышав вопрос, Фалько с преувеличенным спокойствием еще раз оглядел идеальный пейзаж, открывавшийся его взору, и, помолчав немного, пожал плечами: «У меня всего одна жизнь. Краткий миг света меж двумя безднами тьмы. А мир – такое замечательное приключение, что грех его упускать».
На полустанке Пурчена в вагон вошли три новых пассажира. Двое были вооружены: один, в альпаргатах, был, судя по завязанному на шее красно-черному платку, анархист, второй носил темно-синюю форму штурмгвардейца. Держа в корявых крестьянских руках винтовки с примкнутыми штыками, они вели третьего – юношу со связанными спереди руками, в накинутой на плечи куртке. Конвоиры, поставив винтовки между колен, уселись по бокам от арестанта напротив Фалько. Тот встретился глазами с парнем – взлохмаченным, небритым, с запекшейся ссадиной между носом и верхней губой, распухшей и заклеенной пластырем. Пятна крови были и на рубашке. Почувствовав на себе взгляд, он, словно собрав жалкие остатки гордости, чуть приподнял голову и машинально выдавил улыбку, больше похожую на быструю гримасу. Тут Фалько отвернулся, потому что не хотел привлекать к себе внимание ни этого юнца, ни чье-либо еще.
В конце вагона солдаты пели печальную андалузскую песню, подхлопывая в такт. Стучали на стыках колеса. Сидевший рядом с Фалько человек в серой овчинной безрукавке, в берете, надвинутом на самые брови, спросил у конвоиров, кого это они везут.
