- Ты... один? - настороженно спросил из глубины ниши отец. - За тобой никто больше не придет?
- Один. Никто больше не придет, - вяло повторил мальчик, удивляясь, как быстро его покинула решимость и воля, исчезла злость. Испытывая острую горечь разочарования, он разглядывал отца, будто совершенно чужого, постороннего человека. Ничто не отзывалось радостью в его исстрадавшемся сердце, на душе было пусто...
- Я вижу, у тебя мой пистолет, - усмехнулся отец. - А я думал, куда он мог подеваться. Выходит, это ты его взял?
Только сейчас вспомнив о пистолете, мальчик как за последнее свое спасение ухватился за рукоять.
- Э-эй, не дури! Он ведь может и выстрелить. Слышишь, кому говорят?
- Теперь это мое оружие, и я его никому не отдам, - твердо заявил мальчик.
Не ожидавший такой дерзости отец скрипнул зубами. Но заставил себя сдержаться.
- Конечно, конечно, это твое оружие, сын. Имущество отца всегда, рано или поздно, переходит к наследнику, к сыну. Вот только мало я его накопил, наследства, так что не обессудь. А теперь уже и совсем оно мне ни к чему... - Лихорадочный огонь в глазах отца померк, потускнел. - Да... Значит, ты теперь с ними?
Отец кивнул, указывая взглядом наверх, где отдаленно, будто сквозь войлок, перемежались отзвуки гранатных взрывов, хлестких винтовочных выстрелов и торопливых скороговорок автоматных очередей.
- Жаль. Очень жаль. Я так о многом хотел с тобой поговорить! Вот и выпал случай. Значит, выходит, это судьба. Поговорим?
- О чем? - впервые испытывая к отцу брезгливость, отшатнулся Хаятолла.
Но, погруженный в свои думы, отец не заметил этого неловкого движения сына, а может, просто не придал ему значения. Он и прежде не очень-то баловал Хаятоллу своим вниманием или лаской, а теперь и подавно: собственный груз тяготил его гораздо сильнее. Он будто разговаривал сам с собой - неслышно и тихо, почти шепотом:
- Когда-то я мечтал, чтобы ты вырос большим человеком, не в пример мне, стал колоннафаром. Да, видно, моя мольба не дошла до ушей аллаха. Видно, я не так уж усердно молился и мало жертвовал для пророка, если он не внял моей просьбе. И поделом...
Отец опустил свой автомат, положил его на щебень и больше уж не обращал на оружие никакого внимания. Плечи его обвисли и казались дряхлыми, старческими, хотя это был еще далеко не старик. Крепкие некогда руки взбухли венами и висели плетьми.
- Видно, всевышний не на шутку рассердился на меня, если уготовил мне встречу с тобой здесь, в этой яме, словно мы и впрямь враги... Да, а куда ты тогда подевался? - вдруг вспомнил он. - Ахмет-хан топал на меня ногами и кричал, что ты шпион и что тебя следует хорошенько наказать... Я тебя всюду искал, даже посылал за тобой людей, отдал им все свои деньги, чтобы они привели тебя ко мне. Но они обманули меня и вернулись ни с чем, сказали, будто ночью их обстрелял в кишлаке какой-то бандит, поднял шум... И после этого я стал хуже бродяги: у меня уже не осталось ничего - ни денег, ни дома, ни сына...
