— Бесконечность — совсем не то же, что безграничность, — уговаривал ее Йося. — Ты, Фира, наверное, думаешь, что небо плоское, как потолок, и на этой плоскости приклеены звезды.
— Да, я так думаю, — совершенно искренне отвечала Фира. — Я люблю определенность. Я хочу знать, что у меня есть крыша над головой.
— Мы гости в этом мире, — уклончиво и высокопарно отвечал Фире Йося.
Потом пошли дожди, затопило соседей снизу, они устроили скандал, вызвали рабочих и дырку законопатили.
— В нашем доме, — жаловался Йося, — одни мусульмане. Проснешься — и хочется крикнуть: «Нет бога кроме Аллаха!» Боюсь, как бы не вздумали резать неверных!..
— Гу-гу-гу! — говорил Рожакорчев.
Все шло как по маслу. Мы ели торт, корзиночки, трубочки, сосиски. И когда я и Рожакорчев, окрыленные надеждой, ожидали победы и торжества, Йося спросил:
— А вы, молодой человек, извините за нескромность, какой национальности?
— Как это какой? — удивился Рожакорчев. — Я русский дворянин Рожакорчев.
Тут Йося начал так страшно вращать глазами, меня даже в пот ударило.
— Да что ж это за фамилия такая? — закричал Йося.
— Если тебе не нравится его фамилия, — сказала я, сдерживая ярость, — то я оставлю себе твою — Пиперштейн.
— А мои внуки? — голосит Йося. — За что они будут страдать?
— Я могу пользоваться противозачаточными средствами, — пролепетал Рожакорчев.
— Только через мой труп, — сказал Йося.
— НО ПОЧЕМУ??? — спросила я, вся в слезах, когда дверь за Рожакорчевым закрылась.
— Он не из Рюриковичей! — отрезал Йося.
Йося — это император. Он даже ночью лежит, сложа руки на груди, как Наполеон. Фира намеревается сшить ему ночную треуголку.
— Вы меня ненавидите и хотите уморить, — говорит Йося. — И свальный грех устроить на моей могиле. Почему небо щадит меня?
— Потому что ты вечный жид, — весело кричит ему из комнаты Фира. — Отпусти девочку! Пускай она проветрит свой хвост!
Отец мой, Иосиф, сгинь с глаз моих, как ты не понимаешь, речь идет о счастии и несчастий всей моей жизни. Время уходит мое, мимолетная пора, пока возможное еще вероятно. Жених грядет, он ждет меня на Павелецкой, весь в блестках, с золотой трубой, отважный дрессировщик Симеон, укротитель хряков.
Мне вначале послышалось: «хорьков». Но он уточнил: не хорьки, а хряки! Они злые, опасные очень. Бывает, на перегородку вскочат, зубами на меня: Р-Р-Р!!! Все время с плеткой ходишь. А свиноматки — одна хорошая, добрая, а другая — войдешь — разорвет. Я примчусь к тебе, милая, в январскую ночь, наряженный Дедом Морозом, на тройке из трех козлов, и уйму трепет чресл твоих!
