В эту минуту больной застонал. Доктор побежал к нему, а фабрикант повернул к дому.
- Был бы при фабрике доктор, не случилось бы такого несчастья! закричал кто-то в толпе.
- Так мы и все тут кончим, если нас будут держать в мастерских до полуночи! - крикнул другой.
Посыпались угрозы и проклятия. Но великан засунул руки в карманы и, высоко подняв голову, двинулся прямо на толпу. Только глаза он прикрыл, да побелела у него шея. Казалось, он не слышал того, что говорили стоявшие вдали, а ближние расступались перед ним, инстинктивно чувствуя, что этот человек не боится ни проклятий, ни угроз, ни даже открытого нападения.
Под вечер Гославский, от которого не отходил врач, позвал жену; она вошла на цыпочках, шатаясь и сдерживая слезы, застилавшие ей глаза.
Больной до странности осунулся, глаза его уставились в одну точку. В сумерках лицо его казалось серым, как земля.
- Где ты, Магдуся? - спросил он невнятно, а потом заговорил, поминутно останавливаясь: - Вот и провалилась наша мастерская. Руки нет! А следом за ней и меня не станет, чего ради мне даром хлеб есть?
Жена заплакала.
- Ты здесь, Магдуся?.. Помни о детях. Деньги в том ящике, знаешь... на мои похороны. Все мухи летают у меня перед глазами... жужжат...
Он беспокойно заметался и захрапел, словно человек погрузившийся в глубокий сон. Доктор сделал знак рукой, и кто-то насильно увел Гославскую в соседнюю квартиру.
Через несколько минут пришел туда и врач. Несчастная женщина посмотрела ему в глаза и с плачем упала на колени.
- Ах, пан доктор, зачем вы оставили его?.. Разве ему так плохо? Или, может...
- Бог вас утешит, - сказал доктор.
Женщины окружили Гославскую, стараясь ее успокоить.
- Не надо плакать! Бог дал, бог взял! Встаньте! Не плачьте, вас могут услышать дети.
Вдова задыхалась от слез.
- О, оставьте меня на полу, мне здесь лучше, - шептала она. - Дай вам бог столько счастья, сколько мне он дал горя. Нет моего Казика!.. Муж мой любимый, и зачем ты столько работал, зачем выбивался из сил?.. Еще третьего дня ты говорил, что в октябре мы перейдем на свое хозяйство... В могилу ты уйдешь, не в свою мастерскую... Ох!..
От рыданий у нее началась икота, и она стала кусать платок, чтобы не услышали дети.
Но когда в квартиру покойного вошли товарищи Гославского, рабочие, и принялись передвигать там мебель, когда она поняла, что никакой шум уже не разбудит ее мужа, она завопила страшным голосом и лишилась чувств.
