– Нет, спасибо, я дотерплю до ужина.
– Тогда чай, да. Знаешь, специально для тебя я испекла торт. Надеюсь, тебе понравится, рецепт не такой уж и сложный, так что, если захочешь, могу показать. А еще на ужин мясо, как ты любишь. И самое интересное я оставила на потом – орехи, думаю, Господин не будет против, – Хелен говорит это между делом, ее руки мелькают перед моими глазами, когда она ставит передо мной блюдце с большим куском торта и чуть ли не гладит по голове, предлагая попробовать. Сдержанно улыбаюсь, тыкая вилкой в красивый воздушный крем розового оттенка и только сейчас до конца понимаю ее слова, все пропитанные какой-то ненормальной заботой.
– Хелен, почему ты это делаешь? До моего дня рождения еще долго, не вижу повода так баловать меня, – Господи, просто пусть это окажется не то, о чем я думаю. Просто пусть она скажет, что вся ее забота и желание угодить не рождены жалостью. – Хелен? – Поджимаю губы и демонстративно кладу вилку на стол, наблюдая за тем, как Хелен потерянно расправляет складки на фартуке. У нее виноватая улыбка и жалость, чертова жалость застывшая в грустных глазах, устремленных на меня. Так и есть. – Только не надо меня жалеть, я еще не умерла, – аппетит пропадает полностью, и я забываю, зачем вообще зашла на кухню, раздраженно вставая со стула и быстрым шагом покидая ее. Слезы скапливаются в горле, и мне хочется зареветь навзрыд, чтобы выплеснуть то гнетущее чувство внутри, поселившееся после разговора с Рэми. Останавливаюсь, прижимаясь лбом к стене, и глубоко дышу. Сильной, сильной, я должна быть сильной – нужно помнить об этом. Проговариваю это вслух, раз за разом, словно втирая в себя, и, наконец, справляюсь с начинающейся истерикой.
Вот так, Джиллиан Холл, все не так уж и сложно.
***
В моей комнате еще пахнет лекарствами, хотя я проветрила ее, а от стеклянных баночек, как и от капельницы, не осталось и следа. Все это я сложила в большой черный мешок, завязала наглухо и снесла вниз, чтобы Хелен избавила меня от любого напоминания о случившемся – наивное желание стереть из истории жизни всякий намек о болезни. Чистое постельное белье, влажная уборка, горячая ванна, которую я жду не дождусь, то и дело заглядывая в ванную и проверяя уровень воды. Плюс этого дома – возможность понежиться в большой керамической ванне на высоких подножках, оставшейся, по-видимому, с далекого прошлого.
Жаль, что в Венсене, я лишена такой роскоши.
Перед тем как опуститься в воду, придирчиво рассматриваю себя в зеркале, приходя к неутешительному выводу, что постепенно моя красота стирается, будто кто-то специально проводит по моему портрету смоченной в растворителе тряпкой. Она оставляет после себя уродующие разводы, стирает штрихи, грани, превращая полотно в немыслимую палитру красок. Быть может, это последствия последних событий, быть может, результат вынужденного затворничества – я угасаю, послушно следуя приказу Хозяина не выходить из дома. Только большие ясные глаза до сих пор привлекают внимание – не шрамы, покрывшие мое тело: один на плече от осколка, еще один от укуса, порезанное запястье, мелкие штрихи-шрамы на ногах, оставшиеся от падения; и, тем более, не синяки: на локтевом сгибе и на лице, конечно. И, если подумать, то все это осталось от Господина, таким образом доказывающего свою силу и власть надо мной.
