Гулль приподнялся в постели. До чего же тяжелая голова! Точно свинцом налита. Он потянулся за башмаками. Но что за глупость — шарить в темноте! И тут внезапно, словно она забилась в угол и только и ждала, чтоб он проснулся, на него навалилась тоска и схватила его за горло.
На утро между небосклоном над землей и морем протянулись лишь несколько косых прядей дождя. Небо и море были разодраны в клочья, в воздухе носился запах соли, ветер разбрасывал над Рыбным рынком пятна желтого солнечного света. В прошлом, когда Санкт-Барбара была самым крупным рыболовецким портом на побережье, на здешний рынок отовсюду стекались скупщики. А теперь Себастьян превосходил ее втрое, а Вик по меньшей мере с ней сравнялся. Судовладельцы занимали в то время оба нарядных дома с фронтонами, расположенных тут же на площади. Фронтоны эти, словно изогнутые крылья парящих в воздухе птиц, все еще реяли над рынком, да, пожалуй, и над всей бухтой, тогда как самые дома были давно сданы в аренду Транспортной компании. Акционерное общество объединенных пароходных компаний обосновалось в Себастьяне, а его отделение занимало квадратный дом, недавно построенный на том месте, где Рыночная площадь примыкает к пирсу для парусников. Для местных жителей и для округи поступали в продажу только остатки, основной улов прямо с рыболовецких шхун направлялся в глубь страны.
Поздно вечером пришла «Мари Фарер», запоздавшая на сей раз не на дни, а на недели. Ее уже числили затонувшей, пока с острова не пришло известие, что она с большим уловом объявилась за Роаком. И действительно, этой же ночью она пришла. С раннего утра перед дверью конторы выстроились женщины, искавшие работы по выгрузке и погрузке.
Уже в течение четырех лет за «Мари Фарер» держалась слава везучего судна. Как ни скудны были эти годы, она неизменно брала улов выше среднего, а как-то даже вернулась с рекордной добычей.
Далеко по площади разносился голос шкипера. Тягучим речитативом он без устали выкликал цифры своего ежегодного отсчета взятой рыбы. В завершение каждого такта этой своеобразной песни он двумя плоскими, смерзшимися в камень рыбинами, словно хлебными ломтями, хлопал друг о дружку и складывал их по две дюжины в ряд. Женщины суетливо перебегали от пирса к складу. Подошла и жена Кеденнека, она была беременна, но так худа, что живот торчком стоял на ее тощем теле, точно свиль на тонком корне. А ведь жена Кеденнека в свое время не хуже другой повязывала чепчиком нечто более заманчивое, чем острый подбородок и пара торчащих скул, и совсем еще недавно было у нее и женское лоно, и грудь.
