чуть ли не полмесяца пробивался на помощь к жителям высокогорного
Мургаба, отрезанного от всего мира небывалыми снегопадами. Тогдашние
газеты много писали об ураганном ветре силой до двенадцати баллов, о
снежных заносах в телеграфный столб высотой, о морозах, таких свирепых,
что шоферы по двое суток не глушили двигателей, боясь разморозить
радиатор. . В том памирском походе отец себя и застудил. Да так, что не смог
вернуться к работе. В руках появилась дрожь, не удавалось даже свернуть
цигарки — все рассыпал. Когда подрос сын, он стал отцу цигарки
скручивать. Ну и прикуривать. Так начал курить. Чуть раньше, чем научился
читать.
21
Когда шоферов стали брать на фронт, отец вернулся на автобазу. Но и
тогда он редко куда выезжал, а чаще только ставил машины на смотровые
ямы, возился по ремонту. Однажды грузовик, которым он занимался, сорвал-
ся с неловко подведенного домкрата. Отцу помяло грудную клетку, и с
работой пришлось проститься навсегда.
Семью спасла мать. Едва поднявшись на ноги, она пошла работать на
мясокомбинат. Там приходилось дежурить неделями. Работала то на
погрузке, то в цехе и иногда приносила домой горсть внутреннего жира на
ужин. В редкие часы, когда собирались вместе, мать читала вырезки из газет,
которые Толя хранил в небольшом чемоданчике как самую большую и
непреходящую семейную ценность. Про двадцать восемь панфиловцев и
Клочкова-Диева. Про оборону Севастополя и героев-моряков. Приходили
соседки. Вздыхали и плакали. Вспоминали недавнюю, но теперь такую
далекую довоенную жизнь. Отсюда, из голодных сумерек сорок первого,
сорок второго, сорок третьего, она казалась вполне безоблачной и
счастливой, такой, о которой только и мечтать. .
Наверное, для мальчишек она такою и была. Но и эти голодные дни
войны имели не только цвет ожидания и нужды. Детство оставалось
детством. А над детством Толи Балинского задиристым петушиным гребнем,
веселым каменным парусом вставала древняя Сулейманка, священная для
богомольцев гора Тахт-и-Сулейман. Внизу пестрела глиняная мозаика
плоских крыш, узких улочек и тупичков Старого города, а с высоты скал
видно было далеко-далеко вокруг, может, даже за сто километров.
Не иначе она была волшебной горой, эта Сулейманка! Кажется, кто-то
очень добрый и всемогущий воздвиг для пацанов посреди городской тесноты
