Мама миновала пожарную каланчу, не встретив ни единой души, как вдруг ее остановили трое вооруженных, невесть откуда взявшиеся. В первое мгновение она подумала, что это рабочий патруль, но лунные блики на погонах одного из них заставили ее невольно попятиться назад. Мама взяла себя в руки и как можно спокойнее объяснила, что она портниха, идет к Мальневым с выполненным заказом. «Чем вы можете подтвердить, дамочка, свои слова?» — поспешно спросил тот, у которого светились, поигрывали блики на золоте погон. «Да вот оно, новое платье Марии Гавриловны», — ответила мама с достоинством. И как раз в это время на каланче пробили час ночи — и отовсюду послышались винтовочные выстрелы. «За мной!» — крикнул офицер. И все трое тотчас побежали в направлении юнкерских казарм, где, ничего не подозревая, спали красногвардейцы.
Мама прижалась в тени к забору, плохо соображая, что ей теперь делать — то ли добираться как-нибудь до Мальневых, то ли повернуть обратно. А город тем временем наполнялся шальной пальбой, слитным цокотом множества копыт, лязгом оружия, неистовыми криками хмельных казаков. И, как на зло, ярко светила луна с праздничного небосклона. Нет, о возвращении домой нечего было и думать — со стороны форштадта накатывались темные волны спешенных казаков; достигнув каланчи, они отворачивали к бывшему юнкерскому училищу, откуда долетала беспорядочная перестрелка. И мама, пользуясь тем, что случайно оказалась на теневой стороне улицы, начала поспешно переходить от дома к дому, решив окольным путем добраться до Атаманского переулка. Она бессвязно читала молитву за молитвой и просила бога только об одном — чтобы он не оставил ее Борю круглым сиротой. Не успела она укрыться в ближнем палисаднике, заметив на углу, близ водозаборной колонки, несколько фигур, как на тех сейчас же налетели из-за угла верховые, держа сабли наголо. Мама где стояла, там и упала наземь. Она ничего не видела, она лишь в горячечном ознобе слышала глухие, плотные удары шашек, дикие крики погибающих людей и среди них пронзительный вопль несчастной женщины… Когда верховые ускакали дальше, мама долго не могла подняться от страха: она думала, что стоит ей привстать, как другие рубаки налетят на нее — и тогда всему конец… В городе полыхал неровный ночной бой. Тревожные, долгие гудки главных железнодорожных мастерских, завода «Орлес», частые и короткие гудки паровозов на станции долетали и до центра города — в те немногие промежутки времени, когда пушки умолкали и была слышна только ружейная и пулеметная стрельба. Эти протяжные и прерывистые гудки, казалось, еще больше подгоняли рыскавших по улицам казаков. Вот мимо палисадника, где затаилась мама, опять промчалась во весь опор, с площадной бранью, новая группа всадников. Боже мой, когда, когда же все это кончится?.. Мама встала, поняв, что бой начинает отдаляться по Николаевской — к собору. Отсюда совсем недалеко до мальневского дома… Оставалось каких-нибудь полсотни сажен, и в эту минуту она различила в гулком пролете Атаманского переулка нарастающий конский топот. Не смея оглянуться, она побежала изо всех сил, уже отчетливо слыша за спиной тяжкий храп коня и чувствуя всем существом своим круто занесенную казачью шашку. Для головного всадника она была сейчас вербной лозинкой на плацу, которую он приготовился срубить с полного замаха. Купеческий особняк — вот он, совсем близко, лишь бы оказалась открытой железная калитка. Мама в отчаянии легко перепрыгнула через кювет на выщербленный тротуар и увидела — о радость! — полоску света в узкой прорези ставня крайнего окна. Еще полдюжины шагов — и она спасена. Но и верховой рядом. Она метнулась к распахнутой настежь калитке… Нет, она все-таки не успела бы, наверное, вбежать во двор, если бы загнанный конь не споткнулся на кромке заледенелого кювета и не рухнул, подминая под себя разъяренного седока. Остальные проскакали мимо — аллюр три креста!..
