— Точно, — ухмыляется женщина, — не дотопать. За дотопать надо было при жизни молиться. А так — все.
— Не имеете права, — разгневались засранцы, — мы — пассажиры, а ты — работница полета.
— Нет, — говорит стюардесса, — все это херня, что вы тут говорите, будем падать.
Сказала и ушла. Что тут было! Титаник. Только через час пилот сказал, что худшее позади, и Евгения Матвеевна легла спать.
Дорожные знаки
Илюшечка по винтовой лестнице спустился в кафе. Жарили зерна, и весь квартал пропах. Увидев семисвечник на картине, сказал:
— Дорожные знаки.
— Да, — со смехом согласился бармен, — времечко…
— Была на бульваре. Медный всадник ехал, — громко сказала старая поэтесса.
Все помолчали.
В окне прошел солдат.
— Я завтра отдам за квартиру, — молил хозяйку Илюшечка, — это точно-преточно…
— Я скатерть новую постелила, — говорила хозяйка, — с хрустом, как вы любите.
Илюшечка взял с полки книгу и прочитал абзац об ангельском чине Господств.
От дождей одеяло и вся остальная постель были сырыми, холодными.
— Как в пруду, — думал он, закрывая глаза, — будто утонул, а всплыть не можешь.
Музыканты
Сеня поцеловал фотографию Ростроповича и съел арбуз.
— Да куда ж ты столько? — сказала больная мама.
— Не лезьте, маман, — возразил Сеня, — это гениальный музыкант.
Серый джип
Милиционера сбило ГАИ. Сбило и поехало дальше.
— Кошмар, — сказал хирург, — в ваших легких столько никотина!
Трубари
Голуби насмерть заклевали учительницу физики.
— Ептить, — ужасался народ, — какая испитая морда!
Достоевский
Великий писатель пообедал и говорит по телефону:
— Быстро мне сюда Достоевского! Три тома. Читать буду.
— Поздно, батенька, — отвечает ему телефон, — в детстве не песиков теребить надо было, а книги читать.
Неспокойная я
Урожай получился — песня. Михей сел на трактор и, запевая песнь, поехал.
— Та-рам, та-рам, — пело в тракторе.
— Курлы, курлы, — защищалась природа.
— Ти-рьям, ту-дым, — настаивал Михей.
— Ужо тебе, — стонала ночью женка.
Есенин повесился.
Серебряный рык
Пролетарии, наконец, взяли и соединились. Чудесно.
Ходят, бродят, о любви говорят. Руки свои разъять не в силах. Стихи рассказывают, о еде не помнят.
— Ни хрена, — сказал капиталист Федя, — прервать эту голубизну!
Взял и расстрелял восемь человек.
— Ах, ты сука, — сказал пролетарьят и был по-своему прав.
Ранний крест
Даулих изнасиловали в городском саду возле лодочной станции.
Насильников было трое. Почти безусые молодые парни, держа за руки, бережно срывали с нее платье, и старшенький, стягивая трусы, целовал в живот.
