Конечно, привел себя в порядок, бледный, выпивший. Пришел к Гюйсмансу.
Тот сидит на веранде — карандаши ломает. Ведь и сам переживает, не каменное же у него сердце.
Но как увидел артиллериста, — снова за свое. Одно слово — Гюйсманс.
Ну, тут уж артиллерист взял себя в руки. Пришел к товарищам в офицерское собрание. Надрался и уехал на Волгу.
А что Гюйсманс? А Гюйсманс с тех пор стал нервный такой, взъерошенный, видимо, мучает совесть.
Фиеста
Только пузатая вечность отделяет тебя от котлеты с вином. Габа пересчитал деньги. Не получилось. Снова. Нет. Еще раз. Ни в какую. Счет терялся на двадцати.
Вышел во двор. Псина Лайка ела гнилой и сочный белый налив. Сел на пороге, взял в руки голову.
Упало яблоко — смяло бок. Второе. По улицам проехал старьевщик. Светлые пятна упали во двор. Исчезли.
За оградой у соседей две девочки играли в мяч. Габа положил деньги в траву. Зашел в дом и закрыл за собой дверь.
Красноватая белизна простыней, висящих на окнах, явственно отсылала в июль, утро, жару. Габа упал на диван. Отслушал пружины. Заснул.
Бабьи головы
Ученый Вадим ел рыбу. Скажу какую. Мойву. Жареную. Брал ее за голову и остальное у ней откусывал.
Вот такая падла этот Вадим.
Впрочем, так многие рыбу жрут.
Голова у мойвы костистая. Глаза наглые, круглые. Есть их — невозможно. Некоторые их покусают, покусают и долой — выплюнут. Жирок, значит, высосут, мозги там, сосуды, железы, а голову — тьфу — и полетела.
Заплюют, бывало, головами все Ессентуки. Асфальта не видно.
Приличная морда у скумбрии. Такая же, приблизительно, у Вадима. Этакую голову хрен покусаешь. А чтоб Ессентуки ими заплевывать, и речи не может быть.
Хоть сами попробуйте. Засуньте себе голову скумбрии в рот. А теперь плюньте, несмотря на жаберные крышки.
Вот мы с вами и познакомились, как говорит Вадим, опытным путем.
Рот у вас маленький, фантазии мало, доверчивы, как дети.
Ну что, аллах с ним, с Вадимом. Пойдем дальше.
Муж
Марта ударила мужа пепельницей. Он как заорет. Ужас.
Потом поел тыквенной каши. Марта взяла и кинула в мужа поднос. Увернулся. Вскочил, трусится, слов нету, побелел. Ничего не поймет.
Марта посмотрела на все это, посмотрела и пошла звонить подруге.
Отговорила. Заходит в комнату. Муж сидит в углу и смотрит.
— Что, — говорит Марта, — несладко?
Муж екнул.
— Не екай, — просит Марта, — ударю.
Тот за свое. Видно, нервное.
Взяла она на балконе швабру и идет к нему. А он сидит, даже не встает.
Ткнула она его, конечно, шваброй пару раз, села рядом.
