— Да ну? — удивился Вася. — Прям как филины.
— Какие филины, Вася, самаркандские? — спросил Заболот.
— Нет, почему, наши, воронежские.
— Ну, может воронежские и кричат «ох-я», не знаю, но вообще филины кричат просто — «у».
Замолчали. С востока подуло, костер заалел и затрещал. Деревья закачало. Лесок загудел, как провинциальный орган.
— Лес загудел, — грустно заметил Василий, — лето кончается.
— Не жалуйся, — посоветовал Заболот, — на самом деле все уже давно закончилось, мы — статисты. Рабочие сцены. Надо сидеть тихо и греть руки у костров.
— Мне плакать хочется, — задумчиво сказал Вася.
— Хочется — поплачь, мы с тобой не Хемингуэи, слава Богу, слеза — благодать Божья.
— А кто такие эти Хемингуэи? — спросил Вася грустно.
— О, — хищно сказал Заболот, — слушай сюда, сейчас я тебе расскажу… Довелось мне, Вася, работать в одном театре…
Андеграунд небес
Заболеть на пути к смерти — дело святое. Заболот никогда не был особо здоров. И знал про это. Но стал он слепнуть. Сами понимаете — удовольствие относительное. К примеру, бабу еще на ощупь — милое дело, а если бриться?
К слову сказать, именно это его и подкосило.
Представил он себя небритым по принуждению болезни и понял, что настала пора уходить.
Наступающую слепоту свою он скрывал от Марии вплоть до самого октября. И потом тоже скрывал…
— Съезди ты к родителям, — сказал он ей, — привет от меня передай.
— Так у тебя же нет родителей, — заметила Мария.
— Нет, — согласился Заболот, — но были. К своим съезди. Бубликов купи и положи на могилку.
— С чего вдруг? — озадачилась Мария.
— Собирайся — и в дорожку, — объяснил Заболот кратко.
Мария поехала.
Заболот надел шинельку. Вынес из дома вещи Марии. Накрыл их целлофаном. Открыл канистру бензина, да и подпалил дом и конюшню. После дождей горело хреново, да и бензин, видимо, был не до конца бензином.
По дороге зашагал быстро, подробно всматриваясь в архитектуру лежащих под ногами пространств.
— Куда едем? — спросил человек из машины.
— В Рим, — сказал Заболот, — мне к Феллини, на съемки.
— Артист, что ли? — удивленно проговорил извозчик молока и дернул рычаг передач.
Мокрые берега
Николай не верил дуракам. Поэтому, должно быть, не огорчился, когда жена от него ушла в очередной и последний раз.
— Не может быть, — сказал он в колодец, вытащил ведро воды и вылил себе на голову.
До самого вечера собирал в мешок ежиков, а принесши их домой, взял и высыпал посреди хаты.
— Ищите, — сказал он им, — здесь где-то было счастье.
