В середине комнаты на мольберте было натянуто большое полотно. Перед мольбертом стоял низкий, задрапированный диван. Эйла подошла к нему и прислонилась, придерживая полы халата так, что они едва сходились. Если так можно было сказать. Я с усилием отвел глаза в сторону и посмотрел на полотно, яркое, как черт знает что. На нем были кривые линии, точки, пятна. Я стоял, как дурак.
Питер озабоченно посмотрел на меня и спросил:
— Нравится?
Я пожевал ртом. Очевидно, это было современное искусство, «модерн». «Симфония обманщика», может. Или «Рассвет над критиком». Я просто не знал, что и сказать, боясь наврать.
— Гм. Да, действительно, — сказал я.
— Конечно, надо кое-что еще доделать, чтобы замысел стал по-настоящему понятен. Это моя последняя работа — «Диана после охоты», я так ее назвал. Должен чистосердечно признаться, что ни с какой другой натурщицей я бы такого эффекта не добился. Только Эйла смогла обеспечить нужное вдохновение, драму, пламя…
— Эйла? — Я взглянул на пестрое полотно. — Это Эйла?
Питер Солт хмуро посмотрел на меня.
— Ну и болван же я!
— Конечно, — грубо ответил он. — Это же очевидно. Видите, — он ткнул кистью в полотно. — Лейтмотив, — он прервался и повернулся к порочной девушке. — Эйла.
Она кивнула и пожала плечами, отпустив полы халата. Он распахнулся. Я был прав, на ней ничего не было. С полным безразличием она подняла руки и сбросила халат с плеч. На это должно быть ушло секунды две, но мне эта сцена с раздеванием показалась вечностью. Каждое движение выполнялось как бы с рассчитанной, возбуждающей медлительностью.
Ткань упала с плеч, обнажив ее высокую, вызывающую грудь. Казалось, Эйла почти не обращала внимания на свою наготу, однако пристальный взгляд ее темных глаз не отрывался от меня. Она придержала халат у талии, и теперь он прикрывал только внешнюю сторону ее бедер. Она стояла слегка расставив ноги, ее черные брови разлетались в стороны, грудь выступала вперед и ее белая кожа ярко блестела на фоне черной ткани. Она выглядела почти неприлично голой. Глядя на нее я подумал о похотливой, чувственной женщине, которая нашла бы себе усладу и в аду.
Халат упал на пол. Эйла повернулась, шагнула к дивану и легла, не двигаясь.
Питер продолжал говорить, но я едва его слышал. Он что-то сказал о «светотенях… символических элементах… о сложных тональных сочетаниях» и еще о многих непонятных вещах, а я все смотрел на Эйлу. Насколько я понимал, она была единственным произведением искусства в этой комнате, и все необходимые элементы были при ней, символические и какие угодно.
