Резкие вскрики дамы. Я бросился в бой. Назвал извозчика свиньей и негодяем. Он ответил на оскорбление, и я устремился вперед с таким ожесточением, избивая его кулаками и ногами, что тот поскользнулся и упал рядом с лошадью. Этим все и закончилось. На следующий день я добился у дамы свидания, на котором она ни в чем мне не отказывала. Она принимала все с восхищением, говоря мне:
– Tu es un brave![41]
Несколько мгновений спустя, между двумя поцелуями:
– Comme les chevaux de fiacre sont mal-heureux![42]
Уж не знаю, что здесь преобладало – восхищение храбрым мужчиной, беспокойство при виде того, как я боролся с человеком гораздо сильнее меня, или просто беззаветная любовь к животным. Несомненно одно: женщины, в особенности женщины с сильным животным началом, обожают опасность и тех, кто умеет пробудить в них их животную сущность. Я не хочу хвалиться здесь своей храбростью. Я настоящий итальянский футурист, и этим все сказано. Именно так я проявил себя в багажном вагоне самого расхлябанного и разбитого из болгарских поездов, битком набитого ранеными, везшем меня из Мустафапаши[43] в Софию после битвы при Люлебургазе[44]. Множество военкоров из разных стран тряслись вместе со мной в ледяном вагоне. Мы сидели, скрестив ноги, и на моем правом бедре лежала перебинтованная, окровавленная голова молодого солдата, которую я поддерживал, оберегая от сильнейшей тряски. Две свечи. Колеблющийся полумрак. Зловоние и стоны. Вскрики на гортанных и варварских наречиях. В дверной щели – Балканские горы, бледные при лунном свете. Внизу, прямо под нами, Марица[45]. Поезд начал спускаться. Вдруг через вагон прошел болгарский офицер и, выйдя наружу, принялся что-то яростно кричать тормозному кондуктору. Скорость нарастала. Становилось не по себе. Беспокойство. Все вскочили на ноги. Вагон трясло. Тарарам. Тарарарарам, как будто поезд сошел с рельсов. Болгарский офицер объявил, что тормоза не справляются. Раненые стали кричать. Некоторые выглядели обескураженными. Среди других один немец с трясущимися губами бормотал что-то о никуда не годных болгарских железных дорогах. Катастрофа казалась неизбежной, а смерть неминуемой. Я поднялся и, закурив сигарету, принялся декламировать собственные белые стихи, воспевающие гоночный автомобиль. Смертельная опасность длилась десять минут.
Все пришли в себя, но ни у кого не было сил аплодировать. Это был единственный раз, когда мои лирические вирши остались без аплодисментов. Через несколько дней болгарский полковник, в то время как я обедал за его столом, с большим энтузиазмом описал эту сценку молодой даме, чьи трепетные ножки страстно переплетались с моими ногами, выражая мне полную поддержку. Это была простая и кроткая женщина, которая потом резко разорвала наши отношения из страха перед мужем. Обычные женские противоречия. У более утонченных женщин их рассудочное звериное нутро неустанно ищет и приуготовляет опасность, как надежный и эффективный афродизиак. Одна очень красивая и уже почти перезрелая англичанка восхищалась моими стихами. После первых поцелуев я намеревался назначить ей свидание вне дома. Страстно сжимая меня в объятиях:
