– В самом деле?
Оберон не выставил никаких возражений, однако во время разговора с Августом находился за дверью темной комнаты, в своей отшельнической келье, смутно освещенной красным фонарем.
– Конечно. Ты же знаешь, что скоро каждому захочется иметь собственный автомобиль. Каждому.
– Надо же.
– От будущего не спрятаться.
– Да нет, ты прав. – Вайолет взглянула на дремотный полдень за окном. – Ты прав.
Она уловила смысл его слов, но не тот, какого Август желал: он вытащил часы и посмотрел на циферблат, чтобы она не отвлекалась.
– Ну так что же?
– Не знаю, – протянула Вайолет, вглядываясь ему в лицо, однако не для того, чтобы попытаться прочитать его мысли или передать свои, а просто как смотрят в зеркало – открыто и задумчиво. – Не знаю, дорогой. Если Джону эта идея не приглянулась.
– Это было четыре года тому назад, Ма.
– Да-да, четыре. Четыре года тому назад… – Сделав над собой усилие, Вайолет вновь взяла его за руку. – Ты был его любимцем, Август, разве тебе это не известно? Конечно, он любил всех вас, однако… Не кажется ли тебе, он лучше знал, что делать? Он, должно быть, все продумал как следует: он ведь всегда все продумывал. О нет, дорогой, если он был так уверен, я не думаю, что смогу решить лучше, чем он, правда.
Август рывком поднялся с места и сунул руки в карманы.
– Хорошо-хорошо. Только не сваливай ответственность на отца, вот и все. Тебе не нравится эта идея, ты боишься такой простой вещи, как автомобиль, и ты никогда не хотела, чтобы у меня было хоть что-то свое.
– Август, – перебила его Вайолет, но тут же зажала рот рукой.
– Ладно, – продолжал Август. – Видимо, придется тебе сказать. Думаю, мне надо уехать. – В горле у него внезапно встал комок, а он надеялся, бросив вызов, одержать победу. – Возможно, я уеду в Город. Еще не знаю.
– Что ты хочешь сказать? – произнесла Вайолет слабым голосом, как ребенок, который начинает понимать какую-то страшную и непостижимую истину. – Что ты хочешь этим сказать?
– Видишь ли… – Август решительно шагнул к матери. – Я взрослый человек. А что ты думала? Что я всю свою жизнь буду слоняться по этому дому? Не собираюсь!
При виде лица Вайолет, исказившегося от потрясения, тоски и беспомощности, – в то время как любой молодой человек в возрасте двадцати одного года мог бы повторить его слова и разделить его неудовлетворенность, – внутреннее смятение и обескураженный здравый смысл вскипели в нем потоком лавы. Август бросился к креслу Вайолет и стал перед ней на колени.
