Сколько раз за последние месяцы она падала на землю, зажимая ладонями расцарапанные бедра и плечи? Сколько раз закусывала губу, надеясь – умоляя, выпрашивая, – чтобы это скорее закончилось. Скорее бы лапы силы взяли за края раны, соединили их, сшили, как зашивают ткань у порванных кукол. Через несколько часов на месте раны остается только шрам. Через несколько дней исчезает и он.
Но это у нее. А сколько Вятскому придется жить с болью? С раной? Со шрамами?
Катя зажмурилась и отвернулась. Не должно волновать. Его проблемы. Сам полез.
Он застонал. Сдавленно, потом закричал. Катя зажмурилась сильнее.
Сам виноват. Не ее проблемы.
Джонни хлопнул жвачкой.
Катя сжала руки в кулаки. Ну, давай же. Продержись еще немного. Всего-то десять – пятнадцать минут, потом закат. Потом все можно будет изменить.
Он закричал снова.
Держись же! Держись!
Катя открыла глаза, дернула руками, и крюк заскрежетал по трубе.
– Эй, Джонни, может, начнешь с того, кто действительно может тебя победить?
Сила голоса удивила даже ее саму. Видимо, рано или поздно количество экстремальных ситуаций перерастает в качество. Ее первые потуги, когда она и слова сказать не могла, каждую секунду опасаясь ошибиться, уступили место почти ледяному профессионализму. И вот Катя уже могла без зазрения совести кричать на своих захватчиков. Десять – пятнадцать минут. Да что они могут сделать за это время?
Джонни усмехнулся и пожал плечами. Он потянулся к дужке очков, но замер на полпути, потом сделал шаг к чемоданчику и вынул небольшой нож с тонким лезвием.
– Джонни, ты не можешь немного потерпеть? – вспылила Бьянка. Она оторвалась от Вятского и повернулась к нему. – Тебе все время нужно быть первым?
– Но, бейба, – протянул он виновато, – она сама нарывается.
Он смотрел на нее несколько секунд, и Бьянка сдалась.
– Ох, Кристо, ладно. Только постарайся не очень торопиться. Оставь немного мне.
Джонни подбросил нож на ладони. И тут же без лишних слов, движений, игр, не даря ни предвкушения, ни возможности увернуться, полоснул. Катя едва заметила взлетевшую руку – и сразу почувствовала боль.
Джонни резанул по правому плечу. Острое заточенное лезвие резало тоньше когтя, рвало не так много тканей, а значит, и боль была не такой острой.
Катя зажала губы и издала сдавленный стон. Ну когда уже ты завалишься за горизонт, противная круглая штуковина?
Джонни полоснул еще раз. Катя зажалась в кокон. Нет боли, нет страха. Только она, ее сосредоточенность, время, скукожившееся в липкий ком минут, секунд и проклятий. Сколько капель крови отмерят предстоящие минуты? Сколько боли – и как измерять боль? – принесет ей каждый удар?
