Асадовы жили в красном пятиэтажном доме с круглыми застекленными балкончиками, симпатичными башенками и подземной парковкой. Аккуратный дворик с детской площадкой был обнесен ажурным кованым забором. В подъездах – горшки и кадки с живыми цветами, кодовые замки и вышколенные консьержи.
Один из них смерил меня изучающим взглядом и холодно осведомился:
– Вы к кому, девушка?
Видок у меня и впрямь был тот еще. Перчатки забыла в автобусе: сняла и, видимо, уронила – до них ли было? Сапоги грязные, на светлом пальто – бурые разводы: наверное, задела о бок автобуса, когда выпрыгивала из него.
– К Асадовым. – Я постаралась ответить с достоинством. И добавила извиняющимся тоном: – У меня машина сломалась.
Консьерж смягчился: разумеется, он был в курсе кончины дяди Алика. Должно быть, родственница, решил он. Горе у человека, а тут еще и поломка автомобиля.
– Проходите, пожалуйста. Третий этаж, квартира…
– Спасибо, я знаю, – мягко перебила я. – Не беспокойтесь.
Народу было – не протолкнуться. Я хотела прийти пораньше, пока не собрались все желающие ехать на кладбище, но опоздала. Замерла в дверях, раздумывая, как подойти и попрощаться, не привлекая к себе лишнего внимания.
Из кухни вышла Зоя Васильевна. Лицо ее было красным и опухшим от слез. Сзади тенью шла Елена Васильевна, озабоченно поглядывая на старшую сестру. Они были похожи друг на друга, но сейчас Зоя казалась высохшей, сморщившейся, будто из нее разом выкачали воздух и осталась только оболочка.
Вдова увидела меня и подошла. Ничего не говоря, обхватила руками и снова заплакала. Люди вокруг задвигались, завздыхали. Кто-то громким шепотом подтвердил: «Да-да, это его дочка». Я осторожно обняла Зою Васильевну и, глядя поверх ее плеча, одними губами спросила у Елены Васильевны:
– Можно попрощаться?
Та поняла, кивнула и, отстранив сестру от меня, ласково, как маленького ребенка, принялась ее уговаривать:
– Зоинька, пойдем, моя золотая. Девочке надо проститься. Ты же знаешь, сейчас молиться будут, потом ему лицо закроют…
Елена Васильевна повела сестру в глубь квартиры, на ходу махнув рукой: иди, мол. Я тихонько пошла в гостиную.
Покойный лежал на столе посреди большой комнаты. Вокруг него и вдоль стен стояли и сидели на стульях незнакомые мне люди, на головах у всех – тюбетейки. Я подошла ближе, боясь взглянуть в мертвое лицо: было страшно увидеть, что сотворила с дядей Аликом смерть.
Но опасения оказались напрасными. Казалось, он на минутку прикорнул и вот-вот должен проснуться. Лицо было умиротворенным и даже благостным. Следы тяжкой болезни исчезли, морщины разгладились, щеки порозовели.
