— У вас соседку убили, а ты их защищаешь, — упрекнул милиционер.
— Погоди, — бросил ему Тороков, затем обратился ко всем, кто находился на площадке: — Вы ведь знали убитую, скажите, за что ее могли убить?
— Не за что, — уверенно заявил мордастый.
— Ой ли? — скептически фыркнул милиционер.
Среди милиционеров здесь же находился еще один, молодой паренек Ивченко, но он скромно стоял в сторонке, обхватив пятерней подбородок, и помалкивал, переводя взгляд на тех, кто говорил. Подобных ему — сотни в каждом городе, из толпы они ничем не выделяются, в то же время Ивченко имел отличие: ясный, не испорченный взгляд, добродушную и белозубую улыбку. Умненькая физиономия юноши выражала ответственность и заинтересованность, иногда он опускал глаза, что-то в уме просчитывая.
— Брать у нее нечего, кроме старья, — принялся доказывать сосед милиционеру-скептику. — Наркотики не продавала, самогон не варила, проституткам жилье не сдавала.
— Он правду говорит, — подтвердила соседка, дававшая показания. — Катя здесь давно жила, считай, с рождения… Ой, я совсем забыла! У нее же были ценные вещи, очень ценные… м… старинные! Но немного. Брошь — пчелка на золотом листе, с камнями. Браслет с рубинами… и другими драгоценными камнями. Правда, я давно их не видела.
— Где она это хранила? — заинтересовался Тороков.
— В ящике письменного стола, который закрывала на ключ. Может, переложила в другое место, а то и продала, не знаю, жизнь-то вон какая тяжелая.
— Интересно, откуда у пенсионерки куча ценностей? — спросил милиционер-скептик.
— Да какая куча, о чем вы? От матери досталось, а той — от ее матери.
— Товарищ майор! — позвали Торокова с улицы, он поспешил туда. Вооруженный молодой человек из отряда быстрого реагирования доложил: — Не догнали. Как кошки унеслись по крышам. Спрыгнуть могли где угодно, здесь же закоулков не счесть — попробуй найди. Давно пора все эти курятники снести.
— Сворачивайтесь, — махнул рукой Тороков. — А мы поищем в квартире убитой брошки-сережки. Ивченко, очнись.
Да, парень засмотрелся на мужчину в потертом пиджаке и очках, какие носят слепые. Он сидел наискосок, на противоположной стороне улицы, опираясь обеими руками о палку. У его ног лежала комнатная собачка, пекинес, оба напоминали скульптурную группу, а не живых.
— Наверное, страшней ничего нет, чем слепота, — произнес Ивченко. — Представил, что я не вижу… Лучше умереть, да?
— Не о том думаешь, — сказал Тороков. — Иди в квартиру убитой.
