Фарух интересовался Рене Геноном и был знаком с Хальяндом. Официально Фарух преподавал марксизм-ленинизм на кафедре то ли местного университета, то ли Академии наук. Потомок знаменитого финансиста являл собой пример эмансипированного интеллигента, совмещавшего свободу ума с чиновной лояльностью системе как источнику личных благ. Впрочем, Хайдар-ака эту шалость Фаруху прощал из-за уважения к фамилии. Вообще, в тот период Ака соревновался со Степановым в деле вербовки национальной интеллигенции советских республик в сети глобального конспирологического заговора. В этом отношении вся Прибалтика была у него уже в кармане. С особым воодушевлением Хайдар-ака вспоминал свое посещение Латвии, где наблюдал «великолепные результаты генной инженерии остзейских баронов» — двух латышских официантов: детин двухметрового роста, с огромными лапами-лопатами, при этом одетых в безукоризненно белые рубашки с бабочками, ловко подстриженных и абсолютно услужливо-корректных.
— Идеальный служебный материал! — восхищался Хайдар-ака, прикидывая, вероятно, как такие молодцы могли бы обработать его подмосковную дачу.
Однако нашей главной задачей на тот момент являлось отстраивание широкой сети сбыта, по которой было бы возможно прокачивать нашу продукцию. Первые же коммерческие успехи были с восторгом встречены Хайдар-акой. Они были особенно поразительны в сравнении с оплатой работы могильщика, в которую Аке, понуждаемого валютным голодом, пришлось вписываться в Душанбе в предыдущем году. На мусульманском кладбище у Путовского базара ему приходилось по ночам таскать на собственном горбу тяжеленные каменные могильные плиты — по червонцу за смену. Это была работа, достойная ифрита или уж очень крайнего мистика. Хайдар же пути факира предпочитал стиль ордена ходжагон: кормить собак с золотого блюда, заказывать гетерам «флейту ведьм» или декламировать за кальяном аль-Халладжа.
Надо сказать, что наши коммерческие успехи были бы невозможны без Каландара, активно включившегося в процесс на правах сталкера и, надо сказать, неплохо — на этот раз! — справившегося с задачей. В результате запущенного нами механизма практически до самой перестройки караваны ишаков, нагруженных священными текстами, приходили по заоблачным тропам — к самым отдаленным общинам людей книги.
В период наибольшей активности у меня в Таллинне безостановочно работали ксероксы и переплетчики. В производственный ассортимент входили помимо Корана хадисы (сборники рассказов о пророке, на арабском языке), чор-китоб (молитвенник на персидском языке, состоящий из четырех книг, каждая из которых традиционно печатается на бумаге особого цвета — синей, розовой, зеленой или желтой), исмаилитские трактаты на персидском языке из сборника «Афак ва анфус» («Космос и разум», издано Бертельсом), учебники арабского языка и еще целый ряд пособий для учеников подпольных религиозных школ, сеть которых действовала на всей территории советской Средней Азии. Специальные курьеры переправляли готовую литературу из Эстонии в Таджикистан, где она распространялась дальше. Кроме того, я устраивал в таджикских домах специальные видео-хаджи — то есть просмотры серий цветных слайдов, отражавших отдельные этапы паломничества в Мекку и Медину. В качестве основы я взял фотоверсию хаджа в National Geographic. Бабаям эти перформансы очень нравились. Тем более что по ходу дела можно было заказать отдельные сураты или книги.
