— Эй, брат, давай махнемся обувкой! — предложил я чабану. Тот посмотрел на мои красные ботинки, оценивающе щелкнул языком. В результате последовавшего торга и сложного обмена к чабану перешли кроссовки Плохого, Плохому — мои горные ботинки, а я с триумфом облачился в чабанские шузы, и ноги в них сразу почувствовали себя на порядок свободнее, чем в ботинках. Единственная проблема в том, что муки изнашиваются в условиях горного ландшафта даже быстрее, чем специализированные ботинки или сапоги. Во время нашего двухнедельного перехода на Искандер-куль мне приходилось неоднократно обращаться к горцам с просьбой подшить подошву. Благо, шило и дратва здесь имеются практически в каждом чабанском хозяйстве.
Муки были когда-то очень распространены среди местного населения. Наверное, как лапти в России. Потом их вытеснили сапоги и ботинки промышленного производства. Традиционный промысел по производству муков сохранялся к концу семидесятых годов только в Регаре (переименованном тогда в Турсун-Заде). Здесь жил последний «мучный» мастер. У него пошил себе роскошную пару этой традиционной обуви мой таллиннский приятель Анатолий. Его муки были просто музейным образцом, тем не менее Толя использовал их для горных путешествий и при этом даже как-то не очень сносил. Теперь они у него являются гордостью домашней коллекции колониальных эксклюзивов — наряду с чапаном, тюбетейкой, дастарханом и прочими аксессуарами среднеазиатских тарикатов.
Мы продолжали наш путь навстречу встававшим из-за зеленеющего арчовника и желто-розовых скал белым ледовым зубьям Гиссарского хребта. Выйдя из кишлака-сада, мы через три-четыре часа набрели на еще один такой же, тоже заброшенный. И опять тормознулись, курнули. Само собой, по такому делу — разговор философский. Мы вели в Плохим метафизический спор об истине и ее познании, причем я, как традиционалист, выступал с позиций ортодоксальной мимансы, тогда как Плохой отстаивал либертарный нео-шуньявадический интегрализм. Мы уже были готовы принять единую систему обозначения тонких психических функций человека на базе терминологии «Йогасутры» Патанджали как технически адекватной в обеих случаях, как вдруг перед нами возник человек в сандалиях и с папкой под мышкой.
Человек начал что-то спрашивать, и чем больше он спрашивал, тем меньше мы понимали, о чем он спрашивает и чего он, собственно, хочет. Я вдруг почувствовал себя чудовищно обкуренным, я был как бы изолирован от действительности полем собственной шизы. Я с энтузиазмом улыбался что-то гнавшему человеку с папкой, совершенно не понимая, в чем состоит предмет разговора. В конце концов до меня дошло, что он — местный учитель, спускающийся с какого-то горного пастбища, где посещал друзей, назад в кишлак. Прогнав свою телегу, содержания которой я так до конца и не догнал, сельский учитель бодро засеменил по тропке вниз. Вместе с ним исчезло и поле шизы. Мы с Плохим переглянулись и разразились гомерическим хохотом.
