Наши университеты. Ворона был родом из местной привилегированной семьи, его мать преподавала географию в Душанбинском университете, и весь двор ее уважал как интеллигентную женщину. Сам Ворона учился в этом же университете на экономическом факультете. Однажды он пригласил меня, ради хохмы, на лекцию.
Как обычно, с утра пораньше он пришел в загон, принес зеленый чай с лепешкой и фруктами и после завтрака замолотил папиросу двойной длины.
— А че, Вовчик, не хочешь сходить ко мне на лекцию? Посмотришь наш университет. Во будет приход!
— Ну что ж, почему бы и нет?
Корпус, где занимался Ворона, находился в пяти минутах ходьбы от дома, на той же улице Айни. Мы зашли в здание, поднялись на второй этаж и расположились за столом в самом последнем ряду аудитории. Ворона меня представил сокурсникам как члена некоей комиссии, который будет присутствовать на лекции. Наконец пришел преподаватель. В зале было человек сорок, и он меня, по всей видимости, не заметил, а может быть, просто не обратил внимания — мало ли что. Началась лекция. Я уже не помню, о чем там пошла речь, но меня вдруг резко начало пробивать на стеб. Сначала я пытался подавить смех. Ворона, заметив это, с опаской зашептал:
— Вовчик, не торчи!
Я торчал и ничего не мог с собой поделать. Чувство стеба лишь усилилось, особенно после Вороньих комментариев.
— Вовчик, не торчи, — повторял он лихорадочно, — нас сейчас заметут!
Я торчал и застебывался еще сильнее. На нас начали обращать внимание другие студенты. Я торчал. В конце концов, в нашу сторону, обернувшись, смотрела уже вся аудитория, а когда, наконец, вопросительно впялился и совершенно ничего не понимавший преподаватель, я застебался уже во весь голос. Прорвало и Ворону. От тоже прыснул, заржал и, крикнув: «Вовчик, отваливаем!», бросился, сшибая столы, к выходу, тащя меня за собой. Мы, с совсем уже безумным гоготом, вырвались из аудитории и бросились, сломя голову, вниз по лестнице.
Во дворе, за университетскими корпусами, Ворона, заколачивая новую папиросу, сетовал, что его мамашке станет известно об этом случае и теперь она непременно догадается, что ее Сашик курит нелегкую. Ворона дико шугался семейных разборок по поводу дури. Мамашка и жена, давно подозревали неладное, но прямо уличить не могли. Главным аргументом жены против всего этого дела был корытник, только что родившийся по весне. Единственное, что оставалось делать парню, — это тихариться. При этом он шобил каждый день, с утра до вечера, от рассвета до заката. Но это еще терпимый случай. Вспоминаю в этой связи о Климе — Эдиковом сослуживце из Туркмении.
